В одной провинциальной психбольнице произошел казусный случай: двое пациентов заперли врачей в палате и начали их лечить, считая, что они сами врачи. Это событие стало основой пьесы. Правда, тут немного сложнее: до самого конца так и непонятно, кто больной, а кто врач, кто лечит, а кому надо лечиться. Возможно, всем.
Алексей СЛАПОВСКИЙ
БОЛЬНЫЕ, УСПОКОЙТЕСЬ!
(ИГРА В ДУРАКА)
Бред в 2-х действиях
ДОРОЖКИН, энергичный, беспокойный, самолюбивый
МЕДОВ, задумчивый, склонный к рассуждениям
ЖАРЕНЬКИЙ, переменчивый, любит спорить и быть правым
АЛТЫН НАХЕРОВ, способный думать и говорить только о любви
ВАЛЯЕВ, человек логический и хладнокровный
БАСКУНЧАКОВ, твердый, уверенный
ЛЮСЯ, красивая и манящая, но неприступная
БОРИС БОРИСЫЧ, начальственный человек
ВИКТОР ВИКТОРОВИЧ, еще один начальственный человек
ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕ
Больничная палата. Дорожкин, Медов и Жаренький полулежат на сдвинутых кроватях, играют в карты, Алтын ходит туда-сюда, посматривая на высоко подвешенные часы.
АЛТЫН. Без десять полчаса уже, обход будет когда?
МЕДОВ. Ты странный, Алтын. Сам же говоришь: полчаса. Значит, через полчаса. Крыто!
АЛТЫН. Люся нет будет или будет нет? Почему никогда заранее говорить не могут, Люся что не придет или что придет, когда мне надо?
ЖАРЕНЬКИЙ. Псих, ты для нее не человек!
АЛТЫН. Что не человек я или человек, не важно это, а важно, женщина она что.
ДОРОЖКИН. Все ждешь, что она когда-нибудь разденется? Беру. Нахапали козырей, заразы!
АЛТЫН. Она если одета, раздевается обязательно когда-нибудь, здесь ей не раздеться почему? Если одежду одевают, когда одеваются, почему нет, что раздевают, когда раздеваются? И она будет голая. Голая. Голая. Голая. Голая. Она голая будет. Плечи голые. Они на солнце блестят и теплая кожа на них.
ЖАРЕНЬКИЙ. Заткнись. И надо говорить не голая, а обнаженная. Это культурно. Ты, Алтын, мало, что псих, а бескультурный, пробы негде ставить. Козел.
АЛТЫН. Обнаженная плохо. Длинное слово, и там «об». Не надо «об». ОБ-мануть. ОБ-идеть. ОБ… ОБ… ОБ…
ДОРОЖКИН. Обломайся, Алтын, надоел!
АЛТЫН. Голая лучше. Гладкое слово. Голая. Голая. Голая. Го. Ла. Я. Ла. Го. Я. Ла, ла, ла… Ласковая. Го, го, го, горячая. Голое гладкое бедро. Талия голая, изгиб. Кожа на животике гладкая, нежная, тонкая, тонк, тонк, туньк, туньк, теньк, теньк, ла, ла, ла, ла, ла, ма, ма, ма, ма… Любылю. Голая. Любылю. Голая. Гала, Галя, Галя. Почему Галя ее зовут не? Голая Галя лучше. Голая Люся хуже. Галя, Галя. Гляди, Галя гуляет, гули-гули!
ДОРОЖКИН (поднимает пластиковую кружку). Убью, дурак!
Алтын бросается на кровать под одеяло, закрывается с головой.
ЖАРЕНЬКИЙ. Так, так, так… Сейчас мы вас… Вас мы сейчас… А что козыри-то у нас?
ДОРОЖКИН. Помнить надо!
ЖАРЕНЬКИЙ. Трудно сказать?
ДОРОЖКИН. Это игра. Помнить надо!
ЖАРЕНЬКИЙ. Я помнил! Меня отвлекли! (Тянется к сброшенным картам).
ДОРОЖКИН (бьет его по руке). Куда? Отыгранные не смотрим!
ЖАРЕНЬКИЙ. Кто сказал?
ДОРОЖКИН. Я сказал, Жаренький. Я главврач, я твое начальство.
ЖАРЕНЬКИЙ. Я теперь уже не имею права слово сказать?
ДОРОЖКИН. Ты не слово сказал, ты карты полез смотреть.
ЖАРЕНЬКИЙ. Хорошо, не буду смотреть, скажи, что у нас козыри. Иначе я играть не буду!
ДОРОЖКИН. Не играй.
ЖАРЕНЬКИЙ. И не буду! (Бросает карты, но тут же хватает их). Медов, ты хороший, скажи, я тебя прошу, какие козыри? Пожалуйста!
МЕДОВ. Мне не жалко, Жаренький, но я тут не один. Если Дорожкин согласится, тогда да.
ЖАРЕНЬКИЙ. Дорожкин, соглашайся!
ДОРОЖКИН. Ставим на голосование. Я против.
МЕДОВ. Жаренький, если я буду за, это ничего не даст. Один против, другой за.
Тупик. А тупик – это смерть. Стагнация. Энтропия. Надо куда-то двигаться. Он против, я за, так?
ЖАРЕНЬКИЙ. Так.
МЕДОВ. Это тупик. А если он против, и я против – это движение. Значит, я тоже против.
ЖАРЕНЬКИЙ. А если он за?
ДОРОЖКИН. Я против.
ЖАРЕНЬКИЙ. Почему, почему, почему?!
ДОРОЖКИН. Сейчас скажу. (После очень длинной паузы). По кочану!
ЖАРЕНЬКИЙ (смешивает карты). Тогда никто не играет! Все! Хватит! Негодяи! (Бросает охапку карт Дорожкину в лицо).
ДОРОЖКИН (встает на кровати). Господин Жаренький, это что еще такое? Как вы себя ведете с вашим начальством? То есть со своим? То есть со мной? Извинитесь – или вы уволены!
ЖАРЕНЬКИЙ (тоже вскакивает). Я сам уволюсь! Вы самодур, господин Дорожкин! Вы хам!
МЕДОВ (встает между ними). Господа, успокойтесь! Скоро обход, а мы тут…
ЖАРЕНЬКИЙ. Они нарочно нам карты дали! Чтобы нас свести с ума! Ничего не дали, только карты дали! Играйте в дурака, ребята! Вот и играем! И дураками становимся!
МЕДОВ. Можно в покер. Или в преферанс.
ДОРОЖКИН. А ты умеешь?
МЕДОВ. Нет.
ДОРОЖКИН. И я не умею. Нечего тогда и предлагать. Но Жаренький прав, мы так с ума сойдем. И вообще, надо заняться делом, скоро обход. Значит – еще одна попытка отсюда вырваться.
ЖАРЕНЬКИЙ. Как? Голодовку объявляли, бунтовать пробовали, письма в окно кидали!
МЕДОВ. А они подобрали и устроили нам профилактику.
АЛТЫН (высовывается). Я знаю. Маленький с пробкой пузырек от лекарства берем. Письмо пишем, в маленький пузырек суем, в унитаз спускаем!
МЕДОВ. Это мысль!
ЖАРЕНЬКИЙ. А куда это попадет? В канализацию?
МЕДОВ. Канализация стекает после очистки в реку. Кто-то может выловить.
ДОРОЖКИН. Слушаем все меня. Эти психи считают себя врачами, так?
ЖАРЕНЬКИЙ. Уроды!
ДОРОЖКИН. Сумасшествие – штука последовательная и логичная. Надо им подыграть. Надо попросить…
ЖАРЕНЬКИЙ. Просить? Мы требовать должны! Еще чего, просить! До чего мы дошли, скоро на коленах перед ними ползать будем!
ДОРОЖКИН. Закончил?
ЖАРЕНЬКИЙ. Всегда мне рот затыкают! Ну, слушаю.
ДОРОЖКИН. Надо попросить, чтобы они нас заново обследовали. Само собой, им будет приятно такое предложение – значит, мы их считаем настоящими врачами. Начнут обследовать. Убедятся, что мы здоровы. И отпустят.
МЕДОВ. Хотелось бы надеяться, что это реалистичный сценарий развития событий.
ДОРОЖКИН. Есть другие предложения?
Пауза. Медов и Жаренький думают, но ничего другого предложить не могут.
ДОРОЖКИН. Итак, порепетируем. Жаренький, с тебя начнем.
ЖАРЕНЬКИЙ. Пожалуйста!
Дорожкин отводит Жаренького, сажает на стул, ходит перед ним и задает вопросы.
ДОРОЖКИН. Скажите, больной…
ЖАРЕНЬКИЙ. Я не больной!
ДОРОЖКИН. Первая ошибка. Они считают нас больными. Наша цель не доказывать, что мы изначально здоровы, а убедить, что – излечились. Скажите, больной, что послужило причиной вашего поступления в наше учреждение?
ЖАРЕНЬКИЙ. Вы еще спрашиваете! Схватили, скрутили, заперли, вот и причина!
ДОРОЖКИН. Если будешь так отвечать, никогда отсюда не выйдешь. Повторяю вопрос в упрощенной форме: чем вы страдали?
ЖАРЕНЬКИЙ. Да ничем я не…
Дорожкин внимательно смотрит на него.
ЖАРЕНЬКИЙ. Ну… Неуправляемые эмоциональные реакции… Повышенная возбудимость… Частичная невменяемость…
МЕДОВ. Особенно когда начинает спорить. Тогда невменяемость полная, все неправы, один только он прав.
ЖАРЕНЬКИЙ. Но если это так?
ДОРОЖКИН. Это так?
ЖАРЕНЬКИЙ. В стадии обострения. Теперь уже лучше.
ДОРОЖКИН. Небо за окном какого цвета?
ЖАРЕНЬКИЙ. Серого.
ДОРОЖКИН. Вы не правы, оно голубое.
ЖАРЕНЬКИЙ. Но серое же! С утра тучи, неба не видно, серое оно!
ДОРОЖКИН. Видите! Вы еще не выздоровели. Вы не способны признать чужую правоту.
МЕДОВ. Шизофрения.
ЖАРЕНЬКИЙ. Я способен признать правоту, если это правота! Но если я вижу, что небо серое, а мне говорят, что голубое, то, если я соглашусь, я как раз и получусь псих!
ДОРОЖКИН. Отнюдь. Когда здоровый человек, а тем более врач, говорит, что небо голубое, разве можно сомневаться в том, что он прав?
ЖАРЕНЬКИЙ. Понял! То есть ты говоришь как бы от них? Понял! Ясно! Ну да, они же психи, если он видит, что небо голубое, надо соглашаться, действительно! Да, небо голубое. Все, отпускайте меня!
Дорожкин грустно молчит.
ЖАРЕНЬКИЙ. В чем дело?
ДОРОЖКИН. Считай, что они тебя уличили. Они ведь времени даром не теряют, они книжки читают, они всерьез считают себя специалистами. Вопрос про небо, Жаренький, это же второй курс, это элементарно, это проверка на внушаемость. Вроде того: вам нравится зеленый цвет этих стен? Ты отвечаешь: нравится. А стены-то бежевые! Вот и подловили.
АЛТЫН. Псих, псих, псих!
ЖАРЕНЬКИЙ. Убью! (Дорожкину). Я чего-то не понял. Хорошо, меня спрашивают, какого цвета это голубое небо. Если отвечу, что голубое – попался. Если скажу, что серое, они запишут: упрямый, гнет свою линию, надо лечить дальше. Ерунда получается, как ни отвечай, попадешься!
ДОРОЖКИН. В этом и проблема. Не мне вам объяснять, что умственные способности опрашиваемого оцениваются с точки зрения умственных способностей опрашивающего.
ЖАРЕНЬКИЙ. И как отвечать тогда, как, как, как?
ДОРОЖКИН. Успокойтесь, больной. Наша задача: понять, что они считают критериями разумности. Если согласие с тем, что серое это голубое, отвечать – голубое. Если умение не поддаваться на провокации и отвечать, что серое это серое, отвечать – серое.
ЖАРЕНЬКИЙ. А как это понять-то, как, как, как?
ДОРОЖКИН. В ходе беседы. (Медову). Твоя очередь.
ЖАРЕНЬКИЙ. Но меня выпустят? Выпустят меня? А?
ДОРОЖКИН. От вас зависит.
Жаренький раздраженно отходит, садится на кровать, начинает играть в карты сам с собой, резко хлопая картами, выигрывая и радуясь. Перед Дорожкиным – Медов.
МЕДОВ. Можно я сам скажу?
ДОРОЖКИН. Ну, пожалуйста.
МЕДОВ. Я был болен раздвоением личности, нерешительностью, амбивалентностью, выпадением из реальности.
ДОРОЖКИН. Не наговариваете на себя?
МЕДОВ. Нет. Я ведь теперь здоров и ясно понимаю свое предыдущее состояние.
ДОРОЖКИН. Ошибка. Ты не можешь помнить предыдущее состояние. Клиническая картина, как правило, такова, что больной не сознает, что с ним происходит. Выздоровев, он не помнит нюансов. Ну, как после сильной пьянки алкоголик не помнит, что с ним было накануне.
МЕДОВ. А я…
ДОРОЖКИН. Что?
МЕДОВ. Я…
ДОРОЖКИН. Что, что?
МЕДОВ. Я случайно прочитал историю болезни. И оттуда узнал. Хороший ход, да?
ДОРОЖКИН. Психи могут рассердиться. Нарушение режима. Плохой ход. Давайте-ка не будем углубляться в анамнез, попроще. Какой сегодня день?
МЕДОВ. Я бы рад сказать, дорогой доктор, но у нас нет ни календаря, ничего того, по чему мы могли бы узнать, какой сегодня день. Радио, телевизор, интернет – мы этого ничего не имеем. Даже газет не дают.
ДОРОЖКИН. Это жалоба?
МЕДОВ. Нет, я просто…
ДОРОЖКИН. Это жалоба. Так и запишем: склонность к беспричинным ипохондрическим состояниям, депрессии, отчаянию, к тому, чтобы свалить все на других.
МЕДОВ. Я не сваливаю, просто…
ДОРОЖКИН. Признайтесь, что вы просто не знаете, какой сегодня день.
МЕДОВ. Да, не знаю, но… Нет, но это, извините, какая-то сумасшедшая логика!
ДОРОЖКИН. Именно. Они сумасшедшие, и логика у них сумасшедшая.
МЕДОВ. И как себя вести в таком случае?
ДОРОЖКИН. Подстраиваться под их логику. Действовать по ситуации.
МЕДОВ. Легко сказать…
Уныло идет к своей кровати.
ЖАРЕНЬКИЙ (Дорожкину). Теперь твоя очередь. Давай я тебя проверю.
ДОРОЖКИН. С какой это стати ты, рядовой врач, хоть и кандидат наук, будешь проверять главврача?
ЖАРЕНЬКИЙ. Так не я, а они. То есть за них.
ДОРОЖКИН. Нет необходимости. Разве не видно с первого взгляда, что я здоров?
ЖАРЕНЬКИЙ. А чего ж они тогда тебя не выпустят? Нет, давай-давай-давай, проверяйся! (Встает, подходит к Дорожкину). Больной Дорожкин, прошу сесть. Вы понимаете, о чем я говорю? Понимаете человеческую речь?
ДОРОЖКИН. Слушай, ты… Хотя – это ведь игра. Осознанная необходимость. Хорошо, слушаю. (Садится).
ЖАРЕНЬКИЙ. Это мы слушаем. Как вы дошли до такой степени психопатии, что стали считать себя умней всех, выше всех, сильней всех? У вас явная мания величия. Вы это признаете?
ДОРОЖКИН. Это они спрашивают? Да, признаю. Вообще-то у меня действительно ум и аналитические способности весьма развиты, но в допустимых пределах.
МЕДОВ. Коллега пытается расширить парадигму нормальности, применив к паталогическим явлениям некорректные дефиниции.
ДОРОЖКИН. Что ты хочешь сказать?
АЛТЫН. Дурак дурака видит издалека! Мент мента видит из-за куста! Прокурор прокурора видит сквозь забора! Европа Европу видит через не скажу что, стесняюсь! Галя Галю видит в одеяле! Голая! Голая Галя!
ЖАРЕНЬКИЙ. Заткнись!
Алтын юркает под одеяло.
МЕДОВ. Между прочим, в его словах, как часто бывает у сумасшедших, есть скрытый здравый смысл. Действительно, дурак дурака видит издалека. Проблема в том, что для дураков – все дураки. И сколько бы мы их ни убеждали, что мы не психи, они не согласятся, потому что это уничтожит смысл их работы.
ЖАРЕНЬКИЙ (обхватывает руками голову). Пропали мы! Не выйти нам отсюда!
ДОРОЖКИН. Отчаиваться нельзя! Если мы смиримся, то на самом деле сойдем с ума! В очередной раз предлагаю – не терять присутствия духа, действовать по обстоятельствам.
Алтын высовывается из-под одеяла, прислушивается.
МЕДОВ. Что? Идут?
Все убирают карты и быстро отодвигают кровати. Ложатся. Несколько раз щелкает ключ в дверном замке. Входят Валяев, Баскунчаков, Люся и Борис Борисыч. Обитатели палаты вскакивают и выстраиваются в шеренгу.
ВАЛЯЕВ. Вот, Борис Борисыч, собственно, так сказать, наши пациенты.
АЛТЫН. Голая! Галя!
ЖАРЕНЬКИЙ. Заткнись! Кто это с ними?
МЕДОВ. Наверное, какой-то инспектор или проверяющий.
ДОРОЖКИН. Из новых, иначе я бы его знал. Как это они осмелились пустить постороннего?
МЕДОВ. Заигрались, решили, что теперь все будут принимать их за врачей.
ЖАРЕНЬКИЙ. Надо использовать шанс! Он-то нормальный, он должен понять…
ДОРОЖКИН. Тихо! Они подслушивают!
Пауза. Пришедшие и обитатели палаты смотрят друг на друга.
ВАЛЯЕВ. Все это случаи непростые. Поэтому у нас и сформировано отдельное, так сказать, учреждение, с отдельным, если так можно выразиться, бюджетом, которого нам, прямо скажем, не хватает. И всего три единицы обслуживающего персонала, то есть я, Леонид Алексеевич Валяев… Вы помните, что я Леонид Алексеевич Валяев?
БОРИС БОРИСЫЧ. Мы знакомились.
ВАЛЯЕВ. Естественно. Но вы очень загружены, Борис Борисыч, я сужу по себе, я тоже человек занятой, а когда занят и загружен, то, естественно, не сразу всех запомнишь. Я часто вижу, как ответственный, так сказать, человек, наносит, если можно так выразиться, визит и, естественно, ему сразу представляют в порядке, так сказать, вежливости, весь коллектив. Конечно же, всех запомнить невозможно, ответственное лицо хочет обратиться к кому-то, но уже забыло, как этого кого-то зовут. Поэтому я имею привычку деликатно несколько раз напомнить, как кого зовут, чтобы ответственное лицо не потеряло лица и уважения со стороны лиц подконтрольных. (Достает листок, говорит, заглядывая в него). Итак, я – Леонид Алексеевич Валяев, главный врач и организатор всех процессов, это – Николай Баскунчаков, наш молодой, так сказать, специалист, ответственный за порядок и дисциплину, это Людмила Отцова, которая обеспечивает собственно лечение как таковое. Остальные работники, к сожалению, появляются здесь в свободное от других работ время, часто меняются, и я хотел бы обратить ваше внимание еще и на эту проблему.
АЛТЫН. Голая! (И тут же сам закрывает себе ладонью рот).
БОРИС БОРИСЫЧ. И все-таки с чего им такие почести, что они отдельно?
ЖАРЕНЬКИЙ. Мы сами можем сказать!
ВАЛЯЕВ. Не можете, Жаренький. (Борису Борисычу). Это его фамилия. (Жаренькому). Не можете вы сказать.
ЖАРЕНЬКИЙ. Это почему?
ВАЛЯЕВ. Потому, что, к примеру, если автомобилист попал в аварию, то сначала опрашивают свидетелей, которые все видели со стороны. Ибо, естественно, находясь внутри произошедшего, автомобилист не все видел и не способен оценить ситуацию объективно. Поэтому вы и не можете. В вашей голове крушение и сказать объективно может только тот, кто наблюдает со стороны. Людмила Павловна, прошу.
ЛЮСЯ. Суть в том, что абсолютно везде они всё вокруг себя дезорганизуют настолько, что сводят на нет эффект лечения. Потому что сами считают себя врачами.
ЖАРЕНЬКИЙ. А кто же мы еще?!
ЛЮСЯ. Господин Жаренький, в частности, полагает, что он специалист по шизофреническим расстройствам.
ЖАРЕНЬКИЙ. Имею кандидатскую диссертацию! Только они, Борис Борисыч, все отняли! Примите меры! Вы откуда? Из правительства? Из министерства? Тут чудовищные вещи происходят, их всех надо схватить, пытать, расстрелять и посадить в тюрьму! Это психи, которые власть захватили! Это не мы, а они себя врачами считают!
Медов толкает его локтем.
ЖАРЕНЬКИЙ. Не пихайся, урод!
МЕДОВ. Не надо никого дразнить.
ЛЮСЯ (указывая на Медова). Медов. Считает, что занимался лабораторными энцефалографическими исследованиями. (Медову). Вы ведь так считаете?
МЕДОВ. Считаю. Потому что это так и было. То, что я врач, доказывает и моя фамилия – Медов. Мед сокращенно значит медицинский институт или университет. Я – Медов. Тут даже и говорить не о чем.
ЛЮСЯ. Говорить есть о чем. (Борису Борисычу). На самом деле он Мёдов. Но стер точки над Е во всех документах. С этого и началось его помешательство.
МЕДОВ. Неправда! Я Медов! Медов я! Медик! Врач!
БАСКУНЧАКОВ. Зафиксировать?
МЕДОВ. Не надо!
ЛЮСЯ. А это наш Дорожкин, который вообще полагает, что главврач не Леонид Алексеевич Валяев, а он.
Валяев от души смеется.
БОРИС БОРИСЫЧ. Надо же! То есть психи считают себя врачами, а врачи…
БАСКУНЧАКОВ (мрачно). Врачи и есть врачи.
БОРИС БОРИСЫЧ. А, ну да, конечно. (Глядя на Алтына). А это кто?
ЛЮСЯ. Это Алтын Нахеров, он единственный не считает себя врачом, но опасен из-за гипертрофированной сексуальности.
АЛТЫН. Голая, голая, голая!
БОРИС БОРИСЫЧ. Надо же, как орет. А в чем еще выражается?
ЛЮСЯ. Сейчас покажу. Алтын, иди сюда.
Она отходит в сторону, Алтын идет к ней. Люся распахивает халат, показывая себя Алтыну, тот падает на пол и бьется в припадке. Баскунчаков подходит, наступает ему ногой на голову. Алтын затихает.
ЛЮСЯ. Извините за врачебный экскурс, Борис Борисыч, но обратите внимание: наш Николай причиняет боль не гениталиям пациента, а его голове, так как медицина доказала, что именно там находятся центры, управляющие нашими желаниями и стремлениями, а не в тех органах, которые эти желания и стремления могут практически реализовать. Вообще-то Алтын тут самый нормальный. Ведь иметь либидо – это естественно. Влечение к другому человеку с целью удовлетворения сексуальных потребностей, это заложено в природе, вы согласны?
БОРИС БОРИСЫЧ. Конечно.
ЛЮСЯ. А вот когда человек вдруг считает, что он врач – это полный бред, это в природе не заложено. Вы вот не вздумаете же считать себя врачом?
БОРИС БОРИСЫЧ. Вообще-то я по образованию именно врач. Да еще военный. Отоларинголог. Работал в призывной комиссии, ребяток отбирал в нашу доблестную армию. Но однажды колесо Фортуны закрутилось перед самым моим носом, я сумел вскочить – и вот я тот, кто есть. (Подходит к больным, идет вдоль шеренги, вглядываясь в лица). Значит, сами психиатры?
МЕДОВ. Мы понимаем, в это трудно поверить, но, Борис Борисыч, вглядитесь в нас, в наши лица, наши глаза! Неужели мы похожи на больных?
ДОРОЖКИН. Возможно, мы были больными. Но наши врачи так хорошо нас лечили, что вылечили.
ЖАРЕНЬКИЙ. Да никакие они не врачи, психи они!
Дорожкин и Медов пихают его локтями с двух сторон.
БОРИС БОРИСЫЧ. А ведь в самом деле… (Смотрит на Валяева, щелкает пальцами, припоминая, как его зовут).
ВАЛЯЕВ. Леонид Алексеевич.
БОРИС БОРИСЫЧ. Да. Может, их как-то… Проверить?
ВАЛЯЕВ. Легко! Мы сделаем это прямо сейчас и, образно выражаясь, на ваших глазах.
БОРИС БОРИСЫЧ. Почему образно?
ВАЛЯЕВ. Ну, мы ведь не на ваши глаза, имея в виду органы зрения, их посадим, так сказать, а фигурально. В поле вашего зрения.
БАСКУНЧАКОВ. Если кто-то что-то не понял…
ВАЛЯЕВ. Коля! Итак, прошу, с кого начнем?
БОРИС БОРИСЫЧ (указывая на Дорожкина). С этого. Он же себя главным считает.
ЛЮСЯ. Всем лечь, кроме Дорожкина!
Все ложатся. Баскунчаков поднимает Алтына и тоже укладывает его на постель.
АЛТЫН. Голая Галя! Галя голая! Люблю гладкие волны тела твои, голая Галя, лизнуть талию твою дай!
Баскунчаков придавливает его голову подушкой. Тело Алтына дергается. Все смотрят. Тело затихает.
ВАЛЯЕВ. Вы его не это? Не того?
БАСКУНЧАКОВ (приподнимает подушку, заглядывает). Жить будет. Может быть.
Люся Берет Дорожкина под руку, ведет к доске, которая висит на стене, берет мел, рисует треугольник.
ЛЮСЯ. Больной Дорожкин, что это?
ДОРОЖКИН. Это геометрическая фигура, нарисованная мелом на доске.
ЛЮСЯ. Не хитрите! (Борису Борисычу). Они очень хитрые! (Дорожкину). Какой формы эта фигура?
ДОРОЖКИН. С точки зрения диалектики форма неотделима от содержания, поэтому…
ЛЮСЯ. Дорожкин, это квадрат, треугольник или круг?
ДОРОЖКИН. Это… Треугольник.
ЛЮСЯ. Вы уверены?
ЖАРЕНЬКИЙ. Начинается!
БОРИС БОРИСЫЧ. Но ведь он прав, это треугольник! Я, конечно, не психиатр, у вас свои методы, но треугольник-то он для всех треугольник. И для терапевтов, и для хирургов, и даже для стоматологов!
ЛЮСЯ (внимательно смотрит на Бориса Борисыча). Вы готовы поклясться здоровью своей матери, что это треугольник?
БОРИС БОРИСЫЧ. Как вы вопрос ставите… Вообще-то моя мама уже… Царство ей небесное.
ЛЮСЯ. Хорошо, здоровьем детей. Готовы поклясться здоровьем детей, что это треугольник?
БОРИС БОРИСЫЧ. Детьми я, конечно, клясться не буду, это глупо, но…
ЛЮСЯ. Значит, все-таки сомневаетесь?
ВАЛЯЕВ (восхищенно). Какие спецы у меня работают, Борис Борисыч, а? Самому иногда страшно!
ЛЮСЯ (Борису Борисычу). Вы давно обследовались, Борис Борисыч?
БОРИС БОРИСЫЧ. У кого? Что за ерунда? Я согласился приехать, чтобы обсудить бюджет – по вашей же просьбе, а вы тут…
Баскунчаков идет к двери, закрывает ее на ключ.
БОРИС БОРИСЫЧ. Слушайте, что тут…
ЛЮСЯ (перебивает). Я могу продолжить обследование?
БОРИС БОРИСЫЧ. Продолжайте, кто вам мешает?
ЛЮСЯ (Дорожкину). Вам не кажется, что это круг?
ДОРОЖКИН. Нет. (Смотрит на фигуру). Треугольник, точно треугольник!
ЛЮСЯ. А если я скажу, что это круг? Вы согласны? В противном случае вы будете лишены обеда и ужина и получите интенсивную терапию – амитриптилин, тизерцин перорально, седуксен, эглонил, неулептил внутривенно, циклодол, ноотропил, триседил, азалептин, симап, тризол – ректально.
ДОРОЖКИН. Согласен! Круг!
ЛЮСЯ (Борису Юорисычу). Видите, как быстро он меняет мнение?
БОРИС БОРИСЫЧ. Вообще-то, если человеку грозят голодом и лекарствами, он что хочешь скажет. Это как раз нормально.
ВАЛЯЕВ. Борис Борисыч! Даже странно слышать! Вы вот, так сказать, нормальный…
БОРИС БОРИСЫЧ. Не так сказать, а нормальный!
ВАЛЯЕВ. Ну да. Но, к примеру, мы вам тоже показываем треугольник, но просим вас сказать, что это круг при условии, что от той суммы бюджетных средств, которые вы, если можно так выразиться, нам выделите, вы получите изрядную, прямо говоря, сумму в виде вознаграждения за, так сказать, хлопоты в сумме миллион рублей. Итак, это круг за миллион рублей. Вы согласны?
БОРИС БОРИСЫЧ. Издеваетесь вы, что ли?
ВАЛЯЕВ. Может, вы опасаетесь, так сказать, свидетелей? Но тут все свои, а психам никто не поверит. Итак, круг за полтора миллиона. За два? Я абсолютно серьезно.
БОРИС БОРИСЫЧ. Вообще-то, если приглядеться, ваша (щелкает пальцами)…
ВАЛЯЕВ. Людмила Павловна.
БОРИС БОРИСЫЧ. Людмила Павловна нарисовала этот… эту фигуру так, что ее углы… то есть, как бы это… выпирающие части, они, как бы это сказать, закруглены… И вся фигура в целом тяготеет к кругу, так что…
ВАЛЯЕВ. Это круг. Три миллиона. Согласны?
БОРИС БОРИСЫЧ. Да! Нет. Вы что, с ума сошли? Привыкли тут эксперименты ставить, понимаешь ли! Не стоит это три миллиона, во-первых. А во-вторых, это треугольник, ясно вам? Или вам бюджет вообще урезать? (Баскунчакову). Ты у двери там не маячь, я сейчас звякну кое-куда… (Достает телефон).
ВАЛЯЕВ. Совершенно ни к чему. Вы правы, мы несколько… Зарапортовались. Людмила Павловна, вы закончили с Дорожкиным?
ЛЮСЯ. Да. Налицо, как и прежде, синдром расстроенного сознания. И вообще целый букет. Больной, на место!
ДОРОЖКИН. А покушать дадут? А лекарства в самом деле все пропишете, какие сказали? Хотя бы не ректально, я терпеть не могу ректально!
ЛЮСЯ. Учтем. Мёдов!
МЕДОВ. Извините, Медов.
ЛЮСЯ. Мёдов, ко мне!
Медов идет к Люсе, а понурый Дорожкин ложится на кровать. Люся берет с кровати колоду карт. Берет одну карту, показывает Медову, а также всем.
ЛЮСЯ. Какая карта?
МЕДОВ. А вы как считаете?
ЛЮСЯ. Какая карта, Мёдов?
МЕДОВ. Это… Валет?
ЛЮСЯ. Совершенно верно.
И Медов, и все остальные облегченно вздыхают.
ЛЮСЯ. А это что?
МЕДОВ. Дама.
АЛТЫН. Дама. Женщина! Девушка! Дева! Голая дева гуляла голышом!
БАСКУНЧАКОВ. Смотри-ка, живой!
ВАЛЯЕВ. Либидо бессмертно!
ЛЮСЯ. Если играть, к примеру, в дурака, что старше, дама или валет?
МЕДОВ. Дама. Дама кроет валета.
БОРИС БОРИСЫЧ. А король кроет даму! Так оно в жизни и бывает!
ЛЮСЯ (Медову). Уверены?
МЕДОВ. Да. Если валет не козырный. И если в масть.
ЛЮСЯ. Неважно. В принципе, что старше, дама или валет?
МЕДОВ. В принципе? Дама.
ЛЮСЯ. Почему?
МЕДОВ. Ну… Таковы правила.
ЛЮСЯ. Откуда вы их знаете?
МЕДОВ. Еще с детства. С бабушкой играли.
ЛЮСЯ. То есть вам это сказала бабушка? И вы сразу поверили?
МЕДОВ. Нет, но потом и другие…
ЛЮСЯ. То есть ваша уверенность в том, что одна карта старше другой основывается исключительно на чужом мнении? Своего мнения у вас нет? (Борису Борисычу). Абсолютное неумение самостоятельно мыслить.
МЕДОВ. Я мыслю! И мнение есть! Дама старше!
ЛЮСЯ. Обоснуйте.
МЕДОВ. Ну… Нет, но… Это нельзя обосновать. Просто – такие правила.
ЛЮСЯ. Вы считаете, что вы врач?
МЕДОВ. Я не считаю, я врач!
ЛЮСЯ. Докажите.
МЕДОВ. Я могу ответить на любой вопрос по своей специальности.
ЛЮСЯ. Ну и что? Книги все читать умеют. Гораздо труднее ответить на простые вопросы. Например (пишет на доске): дважды два равно четырем. Так?
МЕДОВ. Конечно.
ЛЮСЯ. Докажите. Обоснуйте, почему эти две цифры, соединенные крестиком, после того, как за ними начертили две параллельные полоски, превращаются в одну, совершенно на них непохожую цифру.
БОРИС БОРИСЫЧ. Действительно, интересно! А ну-ка?
МЕДОВ (берет мел). Ну… Два это… Ну, это, допустим две палочки. (Чертит). И еще два, еще две палочки. (Чертит). Считаем: раз, два, три, четыре.
ЛЮСЯ. Какое отношение имеют эти закорючки к этим цифрам? Разве они похожи?
МЕДОВ. Это математические символы.
ЛЮСЯ. И какой в них смысл?
МЕДОВ. То есть?
ЛЮСЯ. Зачем вы это нацарапали тут? Вы вообще отдаете себе отчет в своих действиях? (Борису Борисычу). Не отдает. Лечение будет затяжным.
МЕДОВ. Но вы же сами…
ЛЮСЯ. На место, Мёдов!
МЕДОВ. Нет, но я… Борис Борисыч! Вы меня не помните? Я вашу знакомую лечил, девушку, которая пыталась отравиться, когда вы ее… Когда она аборт от вас… Помните?
БОРИС БОРИСЫЧ. На всю голову больной. На место, тебе же врач сказал! И влить ему чего-нибудь. Орально, внутривенно и ректально!
ВАЛЯЕВ. Сделаем!
МЕДОВ. Не надо! Пожалуйста! Очень вас прошу!
Встает на колени. Баскунчаков подходит, берет его под мышки, относит на кровать. Медов застывает в скрюченном положении.
ЛЮСЯ. Жаренький!
ЖАРЕНЬКИЙ. Заявляю протест! Отказываюсь! Вас всех будут судить! Я лично всех вас повешу!
БОРИС БОРИСЫЧ. У нас нет смертной казни.
ЖАРЕНЬКИЙ. А я введу! Отстаньте от меня! Не подходите!
Он отбегает к стене, схватив пластиковую кружку за ручку, как пистолет.
ЖАРЕНЬКИЙ. Стрелять буду!
Валяев медленно подходит к нему.
ВАЛЯЕВ. Успокойтесь, больной. Вас что, обижали в детстве?
ЖАРЕНЬКИЙ. Да! Я был самый умный в классе! А вы знаете, как у нас к умным относятся? Их считают придурками! Меня все обижали! И я решил, что докажу! И доказал! Где теперь они – и где я?
ВАЛЯЕВ. А где вы?
ЖАРЕНЬКИЙ. Не надо мне этих вопросов! Я прекрасно понимаю, где я!
ВАЛЯЕВ. Где же?
ЖАРЕНЬКИЙ. Там же, где и вы!
ВАЛЯЕВ. А где я?
ЖАРЕНЬКИЙ. Передо мной!
ВАЛЯЕВ. Не хотите ли вы сказать, что вы тоже находитесь там, где я, то есть перед собой? (Борису Борисычу). Раздвоение личности.
ЖАРЕНЬКИЙ. Борис Борисыч, вы человек или нет? Как вы позволяете твориться такому беззаконию?
БОРИС БОРИСЫЧ. Пока все в рамках закона.
ЖАРЕНЬКИЙ. Конечно! За три миллиона все будет в рамках закона!
БОРИС БОРИСЫЧ. Бред. Явный бред. Знаете, я уже начинаю разбираться в психиатрии. У этого больного явная шизофрения.
ВАЛЯЕВ. Потрясающе! Вас бы к нам, Борис Борисыч!
БОРИС БОРИСЫЧ. Каждый должен быть на своем месте.
ЖАРЕНЬКИЙ (жалобно). У меня папы не было, а мама бедная, я всю жизнь в люди выбивался… А сейчас ничего не хочу, только отпустите меня! Очень прошу! Я здоровый!
ЛЮСЯ. Все сумасшедшие считают себя нормальными.
ЖАРЕНЬКИЙ. Хорошо, я ненормальный. Но это же не повод меня здесь держать! Вы включите телевизор, вы посмотрите, кто там выступает, покажите мне хоть одного нормального!
БОРИС БОРИСЫЧ. А ведь в точку попал. (Смеется). Ну что ж, больные, выздоравливайте. (Валяеву). А мы пойдем, обсудим.
ВАЛЯЕВ. С удовольствием.
Он идет к двери, дергает за ручку.
ВАЛЯЕВ. Николай, открой.
Баскунчаков роется в карманах.
БАСКУНЧАКОВ. Куда же я его… (Нехорошим взглядом обводит больных). Сами признаемся, или… (Достает из-за пояса резиновую дубинку).
БОРИС БОРИСЫЧ. Отдайте, не надо шалить. Нам пора. (Валяеву). Чайку бы выпить, горло пересохло.
ВАЛЯЕВ. И чайку, и коньячку. Дорожкин, твоих рук дело?
ДОРОЖКИН. Когда бы я успел?
БАСКУНЧАКОВ (идет к нему, помахивая дубинкой). Но ты ведь знаешь, кто взял? Да?
ДОРОЖКИН. Ничего я не знаю.
БАСКУНЧАКОВ (лупит Дорожкина). Знаешь, гад! Знаешь! Знаешь!
Дорожкин скрючивается, закрывает голову руками. Медов и Жаренький отбежали к окну.
ВАЛЯЕВ. Это Мёдов, наверно. Ты его к кровати тащил, а он к тебе в карман залез.
Баскунчаков идет к Медову.
МЕДОВ. Не надо! Я не брал! А если бы взял, отдал бы!
Баскунчаков замахивается.
ЖАРЕНЬКИЙ. Это Алтын! Я видел! Ты его душил, ключ выпал, он схватил.
АЛТЫН (показывает ключ). Это от двери ключ который? Дверь открывается им? Голая Галя, дверь я открою сейчас и с тобой пойдем мы далеко гулять! Гули, гули, Галя любимая моя навек!
Баскунчаков, Валяев, Люся и Борис Борисыч идут к Алтыну.
БАСКУНЧАКОВ. Отдал ключ, псих! Убью ведь до смерти!
Алтын приплясывает и поет.
АЛТЫН Моя любовь не стройка дыма,
Не поднебесный он орел,
Мне, как вода, необходимо,
Чтоб я летел и я нашел!
Он бросает ключ Медову. Тот ловит, хочет отдать, но передумывает. Бросает Дорожкину. А тот Жаренькому. Они начинают носиться по палате, кидая ключ друг друга. Дорожкин оказывается у двери, открывает ее.
ДОРОЖКИН. Быстро сюда! Быстро!
Жаренький и Медов выбегают. Дорожкин встает на пути преследующего Баскунчакова, вырывает у него дубинку. Схватка. Дорожкин побеждает, валит Баскунчакова на пол, успевает толкнуть ногой Валяева и отпихнуть Люсю. Борис Борисыч в это время выскальзывает. Победитель Дорожкин выбегает последним. Дверь захлопывается. Скрежещущий звук ключа. В палате остались Валяев, Баскунчаков, Люся и неизменный Алтын.
Баскунчаков встает, идет к двери. Рвет ручку. Она отскакивает.
БАСКУНЧАКОВ. Я сколько просил электрошокер мне выдать?
ЛЮСЯ. У меня плечо болит.
ВАЛЯЕВ. А мне, похоже, вообще ногу сломали. Телефона ни у кого нет?
БАСКУНЧАКОВ. Вы сами распорядились в палату телефоны не брать. Чтобы больные не выхватили.
ВАЛЯЕВ. Я и виноват, это хочешь сказать? А ключ кто прошляпил?
Алтын идет к Люсе, расставив руки и улыбаясь.
АЛТЫН. Галя! Голя голая. Ко мне, счастье мое, иди.
ЛЮСЯ (отступает). Мужчины, вы что стоите? Мне страшно! Не надо, Алтын!
АЛТЫН. Надо. Надо-надо-надо! (Грозно). Надо, я сказал!
Затемнение.
ВТОРОЕ ДЕЙСТВИЕ
Алтын лежит, связанный простынями, и вопит. Валяев меряет пространство шагами.
АЛТЫН. Галя! Гляди, сделали что с который любит тебя человеком! Освободите, чтоб любить мог я, меня!
БАСКУНЧАКОВ. Задушу, псих! (Валяеву). Может, хватит маячить?
ВАЛЯЕВ. Ты как со мной говоришь, персонал?
БАСКУНЧАКОВ. Да пошел ты. Мы теперь все равны.
ЛЮСЯ. Начнем с того, что здесь не все мужчины, о каком равенстве речь? Я в туалет не могу спокойно сходить, кто-то все время ломится.
БАСКУНЧАКОВ. Как кто? Алтын.
ЛЮСЯ. Алтын связан.
БАСКУНЧАКОВ (тыча пальцем в Валяева). Тогда он.
ВАЛЯЕВ. Делать мне больше нечего! Вы не отвлекайтесь, вы думайте, думайте, думайте! Надо отсюда выбираться!
БАСКУНЧАКОВ. Ты главный, ты и думай.
ВАЛЯЕВ. А равенство?
БАСКУНЧАКОВ. Равенство в том смысле, что у всех равные права. А насчет обязанностей – извини.
ВАЛЯЕВ. Галя, ты тоже так считаешь?
ЛЮСЯ. Как вы меня назвали?
ВАЛЯЕВ. Извини. Он так часто тебя называет Галей, что я уже запутался. Люся. Людмила. Да. Кстати, а ты и в самом деле Людмила?
ЛЮСЯ. С чего это вы засомневались?
ВАЛЯЕВ. Ну, бывает, человек меняет имя.
ЛЮСЯ. Зачем мне менять имя?
ВАЛЯЕВ. Мало ли…
ЛЮСЯ. Вы это бросьте! Я вас знаю, вы просто больной, вы в каждом человеке видите сумасшедшего. И так умеете на людей действовать, что они сходят с ума. Не надейтесь, меня вы с ума не сведете!
БАСКУНЧАКОВ. А я уже почти сошел. Кормят плохо. А когда меня плохо кормят, у меня мозги плохо работают.
ЛЮСЯ. Куда уж хуже.
БАСКУНЧАКОВ. Ты что хочешь сказать, овца? Думаешь, если женщина, я тебе прощу?
ВАЛЯЕВ. Прекратите! Мы все время ссоримся, так нельзя. Надо чем-то себя занять.
БАСКУНЧАКОВ (берет колоду). В картишки сметнем? В дурачка?
ЛЮСЯ. Другой игры никто не знает?
ВАЛЯЕВ. Я и в дурака-то как играть, забыл. Да, хотя бы в карты, в самом деле. Давайте!
Они сдвигают кровати, садятся, Баскунчаков сдает карты.
ВАЛЯЕВ. Ты нарочно? У меня не одного козыря!
БАСКУНЧАКОВ. Хочешь сказать, я жульничаю?
ВАЛЯЕВ. Нет, но почему ни одного?
БАСКУНЧАКОВ. По кочану.
ЛЮСЯ. А у меня всего один.
БАСКУНЧАКОВ. Бывает.
ВАЛЯЕВ. Интересно, а у тебя какие? Дай посмотреть.
БАСКУНЧАКОВ. Что это будет за игра, если смотреть?
ВАЛЯЕВ. Боишься?
БАСКУНЧАКОВ. Я покажу, но тогда я выиграл!
ВАЛЯЕВ. Это почему? Может, мне потом тоже козыри придут.
БАСКУНЧАКОВ. Вот и жди. Так. У меня шестерка козырная, меньше нету, значит, я хожу.
ЛЮСЯ. Он еще и ходит!
БАСКУНЧАКОВ. Конечно. (Кидает карту Валяеву). Бьем?
ВАЛЯЕВ. Чем?! (Берет карту).
Игра продолжается. У Люси и Валяева карты прибавляются, а Баскунчаков легко отбивается, добирает из колоды, подбрасывает партнерам, они иногда тоже кроют, но чаще забирают.
ВАЛЯЕВ. Ничего, все еще впереди!
ЛЮСЯ. Надо переиграть!
БАСКУНЧАКОВ (Валяеву). А эту берем? А эту? И эту парочку. И две шестерки на погоны! (Прикладывает карты к плечам Валяева).
ВАЛЯЕВ (вскакивает). А ну, не сметь! Совсем обнаглел!
ЛЮСЯ. Уволить его, да и все.
БАСКУНЧАКОВ. Я тебя сам уволю. С выходным пособием. Знаешь, какое пособие будет? Сейчас покажу. (Тянется к Люсе, лапает ее).
Люся визжит, отпихивается, падает на пол.
ВАЛЯЕВ. Прекратить! Так. Слушайте меня. Баскунчаков, запомни: настоящей демократии не бывает без справедливой и одобренной большинством иерархии. Без дисциплины мы свихнемся и никогда отсюда не выйдем.
БАСКУНЧАКОВ. Согласен. Только главным буду я.
ЛЮСЯ. Это почему?
БАСКУНЧАКОВ. Потому что я так сказал.
ВАЛЯЕВ. Это не аргумент! Будем решать голосованием. Кто за Баскунчакова? То есть я уверен, что никого, но обязан спросить. Итак?
Баскунчаков поднимает руку.
ВАЛЯЕВ. Кто за меня? (Поднимает руку). Люся, не понял?
ЛЮСЯ. А я разве тоже не могу быть главной? Кто за меня?
Она поднимает руку. И Алтын поднимает руку.
ЛЮСЯ. Видите? Я главная.
ВАЛЯЕВ. Его голос не считается, он псих.
ЛЮСЯ. Некорректно с вашей стороны, Леонид Алексеевич, употреблять такие слова. Он больной. Но ведь у всякого больного есть частичка здравого смысла. Ведь так?
ВАЛЯЕВ. Ну, допустим.
ЛЮСЯ. К примеру, у Алтына этого смысла всего одна десятая. Значит, за меня подано одна и одна десятая голосов, а за вас по одному.
ВАЛЯЕВ. Полный бред! Но ладно, хорошо. Руководи.
ЛЮСЯ. Я не собираюсь руководить. Я просто доказала вам, что меня тоже могут выбрать. А вообще-то я за Колю.
ВАЛЯЕВ. Ты серьезно?
ЛЮСЯ. Конечно. Я исхожу из того, что в ближайшее время мы отсюда не выйдем. Мы начнем деградировать, так всегда бывает в замкнутом пространстве с ограниченными возможностями общения. Но Коля и так практически деградант, для него это естественное состояние. А человек в естественном состоянии всегда сильнее.
БАСКУНЧАКОВ. За деграданта ответишь, Галя. Но поступила правильно, что выбрала меня. Короче, когда они войдут, надо напасть и… И все.
ВАЛЯЕВ. А если не войдут? Они третий день через окошко еду подают, а сами не показываются. Даже не лечат.
ЛЮСЯ. Вас надо лечить?
ВАЛЯЕВ. Меня просто это смущает. Если они считают себя врачами, должны лечить. Если не лечат, значит, считают себя кем-то еще. Неизвестно кем. А лучше уж иметь дело с врачами, чем неизвестно с кем, потому что тот, кто неизвестно кто, намного опасней того, кто известно кто.
АЛТЫН. Гули-гули, гол Гале загуглили, Галя изгаляется, гляком закругляется. Ты гуди, мой углый гляк, глядь, и я сумею так!
БАСКУНЧАКОВ (Валяеву). Между прочим, он и то понятней говорит, чем ты.
ВАЛЯЕВ. Выскажусь иначе. Если они все-таки считают себя врачами, то обязаны рано или поздно появиться. Напасть – неразумно, они наверняка предусмотрели этот вариант и будут осторожными. Надо подыграть. Надо вести себя с ними так, будто мы действительно больные, а они действительно врачи. Чтобы их не раздражать.
БАСКУНЧАКОВ. Еще чего!
ЛЮСЯ. Нет, но в этом есть смысл.
БАСКУНЧАКОВ. Не понял, Галя, ты кого слушаешь, кто главный?
ЛЮСЯ. Главный ты, но Леонид Алексеевич говорит разумные вещи.
БАСКУНЧАКОВ. Если я главный, то разумные вещи могу говорить только я.
ЛЮСЯ. Нет, но…
БАСКУНЧАКОВ. Галя, молчать!
ЛЮСЯ. Я не Галя!
АЛТЫН. Галя! Моя любовь в прогале, она на гальке гулкого морей и океанов берега крутого, где мы гуляли, глядя в чудеса!
Баскунчаков идет к Алтыну.
ЛЮСЯ. Не трогай его. Не трогайте его, пожалуйста, Коля Баскунчаков, начальник наш хороший, не надо! И так нервы на пределе!
БАСКУНЧАКОВ. Вот так-то лучше, Галя. Короче, мое решение. Когда они придут, закосим под психов, это им будет приятно. Подобреют и, может, отпустят.
ВАЛЯЕВ. Но я говорил то же самое!
БАСКУНЧАКОВ. Разве? Ты молол чепуху. Признайся. Скажи: я молол чепуху.
ВАЛЯЕВ. Зачем тебе это надо?
БАСКУНЧАКОВ. Для дисциплины.
ВАЛЯЕВ. Это не дисциплина, а произвол.
БАСКУНЧАКОВ. Чего? Я, значит, самодур и диктатор?
ВАЛЯЕВ. Нет.
БАСКУНЧАКОВ. А вот и да. Я самодур и диктатор.
В двери открывается окошко, на полочку под ним ставятся четыре миски. Голос: «Обед!»
Баскунчаков идет к окошку и берет все четыре миски.
БАСКУНЧАКОВ. Алтын есть все равно не может, значит, его порция мне. (Вываливает кашу из одной миски в другую). Галя худеет, ей хватит половины. (Ополовинивает вторую миску. Задумывается).
Люся берет миску и начинает есть, зачерпывая ладонью.
ЛЮСЯ. Опять ложек не дали.
ВАЛЯЕВ. Это логично, ложкой больной может причинить себе или другим ущерб. (Валяеву). В чем дело? Отдай мою кашу!
БАСКУНЧАКОВ. Да вот никак не придумаю причины, почему не отдавать.
ВАЛЯЕВ. Нет такой причины! Я есть хочу.
БАСКУНЧАКОВ. Я мог бы просто не дать, но умный начальник всегда должен уметь придумать причину. А я никак. Придумай сам, у тебя опыт.
ВАЛЯЕВ. Нет никаких причин не отдавать мне кашу!
БАСКУНЧАКОВ. Значит, придется все-таки без причины.
Вываливает кашу Валяева в свою миску, садится на кровать, ест. Люся, облизав свою миску, садится рядом с Баскунчаковым, жадно смотрит на него. Тот зачерпывает кашу и кормит Люсю с руки. Валяев ходит за их спинами и вдруг прыгает на Баскунчакова, выбивает миску из его руки, хватает Баскунчакова за грудки.
ВАЛЯЕВ. Нет, ты отдашь мою кашу! Отдашь! Отдашь!
Баскунчаков валит его на кровать и придавливает голову подушкой.
ЛЮСЯ. Насмерть не надо. Он будет тут лежать и пахнуть.
БАСКУНЧАКОВ. У меня опыт.
Через некоторое время убирает подушку. Валяев лежит неподвижно. Баскунчаков приникает ухом к его груди.
БАСКУНЧАКОВ. Мы его теряем!
Начинает массировать грудь Валяева, Люся приходит на помощь, приникает ко рту Валяева, стимулирует дыхание. Валяев оживает, садится на кровати, кашляет.
ЛЮСЯ. Как вы нас напугали!
БАСКУНЧАКОВ. Слабый оказался. Как себя чувствуем?
ВАЛЯЕВ. Пошел… к черту…
АЛТЫН. Не любит нет никто людей, а люди хочут, чтоб любили, но прокляты автомобили, когда на свете нет людей!
ЛЮСЯ (хватается за голову). Это какой-то бред, какой-то сон, я не могу!
БАСКУНЧАКОВ. Тихо! (Прислушивается). Кто-то идет.
ЛЮСЯ. Это они, кто же еще.
Все бросаются к кроватям, расставляют их, ложатся.
Дверь открывается, входят Дорожкин, Медов, Жаренький и Борис Борисыч. Жаренький закрывает дверь на ключ, сует ключ в карман.
ЖАРЕНЬКИЙ. Больные, встать!
ДОРОЖКИН. Не надо так кричать, они и сами встанут.
Действительно, Валяев, Люся и Баскунчаков, встают, выстраиваются. Дорожкин подходит к Алтыну.
ДОРОЖКИН. А мы почему лежим?
АЛТЫН. Я встать хотел бы, привязали но меня.
ДОРОЖКИН. Кто это сделал? Я спросил, кажется?
ЛЮСЯ И ВАЛЯЕВ (одновременно, указывая на Баскунчакова). Он!
БАСКУНЧАКОВ. Он буянил, пришлось зафиксировать.
ДОРОЖКИН (Борису Борисычу). Видите, Борис Борисыч, насколько они вошли в роль! Они даже вам сумели внушить, что настоящие врачи.
БОРИС БОРИСЫЧ. Нет, я сразу подозревал, что здесь что-то не то.
ВАЛЯЕВ. Еще как не то! Борис Борисыч, родной, как я рад вас видеть! Неужели вы не понимаете, что произошло? Ведь при вас же был этот бунт!
ДОРОЖКИН. Не бунт, а восстановление статус-кво.
ЛЮСЯ. Не верьте им!
БОРИС БОРИСЫЧ. Не имею оснований, женщина. Я видел истории болезней с вашими фамилиями и даже фотографиями.
БАСКУНЧАКОВ. Подделка!
ВАЛЯЕВ (дергает его за рукав). Помолчи! Мы же договорились, изображать больных. Но уже выздоровевших. Борис Борисыч, возможно, с нами действительно произошло что-то вроде, как бы это сказать, эмоционального срыва, но сейчас мы совершенно успокоились и не видим никаких оснований для того, чтобы оставаться в данном, прямо скажем, неестественном положении.
МЕДОВ. Типичное неумение ясно и просто выразить свою мысль.
АЛТЫН. Любовь! Это ясная мысль! Развяжите меня! Галя! Поплачь, они любят, женщина плачет когда!
ЖАРЕНЬКИЙ. Будешь орать – вот это получишь! (Показывает электрошокер, нажимает на кнопку, вспыхивает разряд). Всех касается.
АЛТЫН. Не надо! Созданное людей для электричество их убивает, это глупо, Галя, Галя, за что это так глупо?
ВАЛЯЕВ. Борис Борисыч, вглядитесь в нас, неужели мы похожи на сумасшедших?
БОРИС БОРИСЫЧ. Мало ли кто на кого похож.
БАСКУНЧАКОВ. Пусть нас проверят. На ваших глазах! Это не значит, что мы на ваши глаза должны встать или сесть…
БОРИС БОРИСЫЧ. Я понял. (Дорожкину). В самом деле, проверьте, мне нравится, как это делается.
ДОРОЖКИН. Доктор Медов, прошу, продемонстрируйте!
МЕДОВ. С удовольствием, коллега! (Люсе). Прошу к доске.
Он подводит Люсю к доске, берет мел, рисует треугольник.
МЕДОВ. Больная Людмила Павловна Отцова, что это?
ЛЮСЯ. Это геометрическая фигура, нарисованная мелом на доске.
МЕДОВ. Не хитрите! (Борису Борисычу). Они очень хитрые! (Люсе). Какой формы эта фигура?
ЛЮСЯ. С точки зрения диалектики форма неотделима от содержания, поэтому…
МЕДОВ. Больная Людмила Павловна Отцова, это квадрат, треугольник или круг?
ЛЮСЯ. Это… Треугольник.
МЕДОВ. Вы уверены? Вам не кажется, что это круг?
ЛЮСЯ. Нет. (Смотрит на фигуру). Треугольник, точно треугольник!
МЕДОВ. А если я скажу, что это круг? Вы согласны? В противном случае вы будете лишены обеда и ужина и получите интенсивную терапию – амитриптилин, тизерцин перорально, седуксен, эглонил, неулептил внутривенно, циклодол, ноотропил, триседил, азалептин, симап, тризол – ректально.
ЛЮСЯ. Согласна! Круг!
МЕДОВ (Борису Борисычу). Видите, как быстро она меняет мнение?
БОРИС БОРИСЫЧ. Вообще-то, если человеку грозят… Да, действительно, вы правы. Если наши договоренности в силе.
ДОРОЖКИН. Мы своего слова не меняем.
БАСКУНЧАКОВ. Что, купили, да? Купили? Сволочи!
Жаренький, незаметно подошедший сзади, приставляет к нему электрошокер. Разряд. Баскунчаков падает.
ЖАРЕНЬКИЙ. Сам виноват!
МЕДОВ. Итак, больная Людмила Павловна Отцова, налицо, как и прежде, синдром расстроенного сознания. И вообще целый букет. Прошу на место.
ЛЮСЯ. Нам кушать мало дают. Мы голодаем.
МЕДОВ. Переедание в сочетании с малоподвижным образом жизни просто смертельно.
ЛЮСЯ. Мне лечь или постоять?
АЛТЫН. Лечь! Лечь! И в белизне покорных плеч я вижу дальнюю прохладу, а в ней молочную усладу круглявых и златых колеч!
Медов берет с кровати колоду карт. Берет одну карту, показывает Валяеву, а также всем.
ЕДОВ. Какая карта?
ВАЛЯЕВ. А вы как считаете?
МЕДОВ. Какая карта, Валяев?
ВАЛЯЕВ. Это… Валет?
МЕДОВ. Совершенно верно.
И Валяев, и все остальные облегченно вздыхают.
МЕДОВ. А это что?
ВАЛЯЕВ. Дама.
АЛТЫН. Дама. Женщина! Девушка! Дева! Голая дева гуляла голышом!
МЕДОВ. Если играть, к примеру, в дурака, что старше, дама или валет?
ВАЛЯЕВ. Дама. Дама кроет валета.
МЕДОВ. Уверены?
ВАЛЯЕВ. Да. Если валет не козырный или не в масть.
МЕДОВ. Это неважно. В принципе, что старше, дама или валет?
ВАЛЯЕВ. В принципе? Дама.
МЕДОВ. Почему?
ВАЛЯЕВ. Ну… Таковы правила.
МЕДОВ. Откуда вы их знаете?
ВАЛЯЕВ. Все знают.
МЕДОВ. Значит, ваша уверенность в том, что одна карта старше другой основывается исключительно на чужом мнении? Своего мнения у вас нет? (Борису Борисычу). Абсолютное неумение самостоятельно мыслить.
ВАЛЯЕВ. Я мыслю! И мнение есть. Дама старше.
МЕДОВ. Обоснуйте.
ВАЛЯЕВ. Ну… Нет, но… Это нельзя обосновать. Просто – такие правила.
МЕДОВ. Вы считаете, что вы врач…
ВАЛЯЕВ. Я не считаю, я врач!
МЕДОВ. Докажите.
ВАЛЯЕВ. Я могу ответить на любой вопрос по своей специальности.
МЕДОВ. Ну и что? Книги все читать умеют. Гораздо труднее ответить на простые вопросы. Например (пишет на доске): дважды два равно четырем. Так?
ВАЛЯЕВ. Конечно.
МЕДОВ. Докажите. Обоснуйте, почему эти две цифры, соединенные крестиком, после того, как за ними начертили две параллельные полоски, превращаются в одну, совершенно на них непохожую цифру.
БОРИС БОРИСЫЧ. Действительно, интересно! А ну-ка?
ВАЛЯЕВ (берет мел). Ну… Два это… Ну, это, допустим две палочки. (Чертит). И еще два, еще две палочки. (Чертит). Считаем: раз, два, три, четыре.
МЕДОВ. Какое отношение имеют эти закорючки к этим цифрам? Разве они похожи?
ВАЛЯЕВ. Это математические символы.
МЕДОВ. И какой в них смысл?
ВАЛЯЕВ. То есть?
МЕДОВ. Зачем вы это нацарапали тут? Вы вообще отдаете себе отчет в своих действиях? (Борису Борисычу). Не отдает. Лечение будет затяжным.
ВАЛЯЕВ. Но вы же сами…
МЕДОВ. Встаньте в строй!
ВАЛЯЕВ. Нет, но я… Борис Борисыч!
БОРИС БОРИСЫЧ. Успокойтесь, больной! (Дорожкину). Ну что ж. Работа у вас трудная, работы много. Я все видел собственными глазами. Пойдемте, обсудим детали улучшения и оптимизации.
ДОРОЖКИН. И оснащения.
БОРИС БОРИСЫЧ. Конечно, конечно.
Они направляются к двери. Жаренький роется в карманах.
ЖАРЕНЬКИЙ. Куда он мог подеваться?
ДОРОЖКИН. Опять ключ пропал?
БАСКУНЧАКОВ (садится на полу, трет лоб). Он его съел. Я видел.
ЖАРЕНЬКИЙ. Чего ты городишь?
ЛЮСЯ. Он его выкинул в окно.
МЕДОВ. Вполне возможно.
ВАЛЯЕВ. Он его растворил в кислоте.
БОРИС БОРИСЫЧ. Но где он взял кислоту?
ЖАРЕНЬКИЙ. Ерунда! Каждый может обидеть сироту!
ДОРОЖКИН. Если есть мама при отсутствии папы, ты уже не сирота.
ЖАРЕНЬКИЙ. Мама тоже умерла.
БАСКУНЧАКОВ. Значит, надо его повесить. Все равно некому жалеть.
ЖАРЕНЬКИЙ (выставляет электрошокер). Не подходите!
БАСКУНЧАКОВ. Нашел чем испугать. Это же карандаш.
ЖАРЕНЬКИЙ (смотрит). В самом деле, карандаш. А почему?
АЛТЫН. Хватить чудесить, пора кого-то повесить!
ЛЮСЯ. Не кого-то, а Жаренького.
Все набрасываются на Жаренького. Смех, крики, возня.
Жаренького ставят на стол, на шее у него петля, сооруженная из простыни. Баскунчаков привязал ее к крюку, торчащему из потолка.
ЖАРЕНЬКИЙ. Я не хочу! За что? Вы совсем с ума сошли?
Баскунчаков берет другую простыню, запихивает один ее конец в рот Жаренькому. Простыня свисает, как саван.
ДОРОЖКИН. Предъявляется обвинение! Хотя, и так все ясно. Давайте попрощаемся с покойным.
БОРИС БОРИСЫЧ. Он еще не покойный.
БАСКУНЧАКОВ. Долго ли? Минутное дело.
ДОРОЖКИН. Людмила Павловна Отцова, вам, как даме, первое слово.
ЛЮСЯ. Что я могу сказать? Как женщина – ничего хорошего. Но как человек я припоминаю, что было что-то в нем положительное. Но не сразу разглядишь. Но было. За это и выпьем.
ДОРОЖКИН. Ничего не путаете?
ЛЮСЯ. А разве не выпьем? Жаль.
МЕДОВ. Вспоминая покойного, нельзя не вспомнить, чем он отличался от других, как личность. И можно констатировать – отличался. Этот момент своеобразия ценен и незабываем. Вечная память.
ВСЕ. Вечная память!
ВАЛЯЕВ. А я вот, например, вспоминаю, как однажды дремал. Слышу – кто-то надо мной стоит. Приоткрыл глаза – Жаренький. Я очень испугался. Я подумал, что он хочет меня убить. И мог бы. И, наверное, хотел. Но не убил. Спасибо ему за это. Спасибо всем, кто не убил меня и всех нас. Вечная им слава!
ВСЕ. Вечная слава!
БАСКУНЧАКОВ. А я вот, наоборот, сто раз хотел его убить, но сдержался, не убил. Он молодец, что я его не убил. Спасибо всем, кого я не убил, всем, кого мы не убили! Респект им за это.
ВСЕ. Респект!
ДОРОЖКИН. А я скажу, что он, как никто, давал мне возможность почувствовать, что я умнее его. Это прекрасное качество. Нам кажется, что дураки мешают жить. Но без дураков как бы мы поняли, что мы умные? Ура дуракам!
ВСЕ. Ура! Ура! Ура!
ДОРОЖКИН. Борис Борисыч, вам слово.
БОРИС БОРИСЫЧ. С одной стороны, я знал покойного плохо. Но, может, это и хорошо. Потому что, если бы я знал его хорошо, то мог бы узнать что-то плохое. А поскольку я знал его плохо, то узнал только хорошее. Ибо закон жизни таков, что только когда знаешь человека плохо… Ну, вы поняли. Аминь.
ВСЕ. Аминь.
ДОРОЖКИН. Все сказали? (Алтыну). Алтын, имеешь что произнести?
АЛТЫН. Я имею произнести шаги что слышу я дверью за.
Все оборачиваются. Прислушиваются. Гулкие шаги. Со скрежетом поворачивается ключ. Дверь открывается. Входит Виктор Викторович.
Все тут же бросаются по кроватям, кому не достается места, ложится на полу. Жаренький дергается, в результате стол падает, Жаренький начинает раскачиваться. Крюк, непрочно укрепленный в потолки, ритмично поскрипывает.
ВИКТОР ВИКТОРОВИЧ. Встали все.
Все поспешно встают (попутно отвязывают Алтына), строятся.
ВИКТОР ВИКТОРОВИЧ. Что это такое? Заперли корпус, я два дня ключ искал. А персонал где? Чем вообще тут занимаетесь? Что за игры у вас тут? (Люсе). А вы почему здесь, а не в женском отделении? С ума с вами сойдешь, честное слово.
БОРИС БОРИСЫЧ. Мы очень хотим выйти. Мы здоровы.
ВИКТОР ВИКТОРОВИЧ. Да? Приятно слышать. Здоровы они. Иди-ка сюда, Борис Борисыч.
Виктор Викторович идет к доске, рисует треугольник.
Все негромко переговариваются.
ВИКТОР ВИКТОРОВИЧ. Больные, успокойтесь! (Борису Борисычу). Что это?
БОРИС БОРИСЫЧ. Это геометрическая фигура, нарисованная мелом на доске.
ВИКТОР ВИКТОРОВИЧ. Не хитрите! Какой формы эта фигура?
БОРИС БОРИСЫЧ. Я не знаю.
ВИКТОР ВИКТОРОВИЧ. Ну вот, а говорите, что здоровы.
АЛТЫН. Голая Галя!
ВИКТОР ВИКТОРОВИЧ. Вот – человек, сразу видно, почти здоровый. А вы… Что, Алтын? Что с тобой?
АЛТЫН Слышу.
И все остальные слышат – гулкие шаги. Кто-то приближается. Виктор Викторович встает в строй с остальными. Шаги все громче.
Алексей Слаповский 