Предновогодний вечер. Какой-то город то ли в России, то ли в Белоруссии. Квартира. Муж с женой пригласили в гости жениха дочери и ее маму. Все хорошо. И вдруг врываются люди, за которыми кто-то гнался, запирают дверь. Гонимые поневоле становятся гонителями, как бы взяв в заложники мирных жителей. И каждый может примерить на себя, каково это бывает, – поскольку никто не гарантирует, что это не случится.
Впервые опубликована в журнале «Современная драматургия».
Алексей Слаповский
Зерба
Вторжение в двух действиях
Действующие люди
Куличенко Владислав Дмитриевич, стоматолог, 45 лет.
Наталья Григорьевна Куличенко, его жена, работница коммунального управления, 40 лет.
Нина, их дочь, 20 лет
Михаева Алевтина Сергеевна, школьный учитель, 47 лет
Матвей, ее сын, деловой человек, 26 лет
Мезгирь Александр Модестович, оппозиционер, глава крошечной партии, за 50 лет.
Марго, его помощница, последовательница и любовница, около 20 лет.
Снежана, в наряде Снегурочки, около 25 лет
Караморчук Владимир Иванович, старик, за 70 лет.
Игорь, разгоняльщик, около 30 лет.
Кравцов Павел Сергеевич, майор, 35 лет.
«Космонавты» — два человека.
Первое действие
Квартира в разрезе: в центре гостиная, рядом кухня, по бокам комнаты родителей и Нины. За пределами видимости прихожая и санузел. В гостиной накрыт стол, стоит елка. Из-за окон доносится шум: кто–то что–то выкрикивает в мегафон, можно различить регулярно повторяющуюся фразу «Мы требуем!», в ответ крики небольшой толпы, потом звуки стычки, перебранки, неожиданно громкий голос, будто прямо за окном: «Лови их!» Или: «Уходим!» Или: «Паразиты, своих бьете!» – «Кто тут свои?!» Или выкрик боли: «Не надо! Что вы делаете! Отпустите!». Или: «Тварь, он мне голову разбил!» И т.п. Может раздаться неожиданный хлопок – то ли выстрел из пистолета, то ли взорвали петарду или шумовую гранату. А может, и дым вдруг поползет в окно, когда кто–то из присутствующих в квартире захочет его открыть. Шум то отдаляется, то приближается. Время от времени присутствующие одновременно замирают: слушают. Какие-либо действия в эти моменты не обязательны. Этот фон не следует делать постоянным, но слышаться он должен достаточно регулярно.
Куличенко, в футболке и тренировочных штанах, смотрит в окно, Наталья, в фартуке поверх нарядного платья, приносит в гостиную тарелки, вилки, ножи, расставляет и раскладывает. Она. Нина в своей комнате сидит перед зеркалом в наушниках, покачивает головой в такт музыке, умудряясь при этом подкрашиваться.
НАТАЛЬЯ. Что там?
КУЛИЧЕНКО. Все то же. Ладно в Москве полно идиотов, а у нас откуда взялись? Съезжать надо отсюда. В центре дышать уже невозможно, теперь это еще. Как нам окна не побили, не понимаю. Второй этаж, запросто камнем можно… Или из пистолета, сейчас оружия у населения полно. Стоишь, ничего не подозреваешь – бац в лоб. И будешь трупом лежать в собственной квартире.
НАТАЛЬЯ. Я из-за всякой швали отсюда не уеду. Я тут родилась, тут мои родители жили.
КУЛИЧЕНКО (задергивает шторы). Я видел в одной квартире на окнах шторы – не шторы, а типа экран. Опускаешь – и наглухо. Как светомаскировка во время войны. Чтобы не разбомбили.
НАТАЛЬЯ. Ты бы лучше помог, они скоро приедут сейчас.
КУЛИЧЕНКО. Всегда не понимал, зачем под Новый год на ночь обжираться? Куда столько наготовили? И они, может, еще не приедут. Там вон что творится.
НАТАЛЬЯ (кричит). Нина! Нина!
Нина выглядывает из своей комнаты.
Ты Матвею не звонила, они едут?
НИНА. Приехали уже, но еще идут. Матвей машину далеко оставил. Проехать нельзя. (Идет к столу, берет кусок сыра, а Куличенко – кусок колбасы.)
НАТАЛЬЯ. Слушайте, не наглейте!
НИНА (уходя к себе). А если есть хочется?
КУЛИЧЕНКО. Аналогично. (Трет рукой живот.) И вообще ноет периодически. Не нравится мне это.
НАТАЛЬЯ. Сходи, проверься.
КУЛИЧЕНКО. Ага. Колесов вон пошел, тоже побаливало слегка. А ему будьте здоровы: рак. И сразу развился со страшной интенсивностью от одного психологического испуга. В три месяца сгорел человек. А не знал бы, может, пожил бы еще. Нет, в самом деле, зачем мы их под Новый год позвали? Сели бы семьей, как обычно, спокойно.
НАТАЛЬЯ. Наша дочь за Матвея замуж собирается или нет? Мы с его матерью должны познакомиться или нет? И позвала не я, а Нина. Она ему домой позвонила, а трубку мать взяла, а Нина ей от чистого сердца: приходите к нам на Новый год. Кто ж знал, что она согласится? И что теперь? Не приходите, мы передумали?
КУЛИЧЕНКО. Вас не поймешь. То надо познакомиться, то Нина позвала. Дурите мне мозги, как всегда. (Подходит ближе к жене; негромко, оглядываясь на комнату дочери.) И не нравится мне этот Матвей. Откуда у него в двадцать шесть лет такая машина и собственная квартира? Чем он занимается? А мама всего-навсего кто? Учительница.
НАТАЛЬЯ. Ты хоть чем-нибудь бываешь доволен? Хоть иногда? У молодого человека свой бизнес, дело, он стоит на ногах, а тебе не нравится! Что тебе не нравится?
КУЛИЧЕНКО. Он наглый. Он подомнет Нину под себя.
НАТАЛЬЯ. Смотря как подмять.
КУЛИЧЕНКО. Это намек? Мадам, я вас спрашиваю?
НАТАЛЬЯ. Единственное – рановато ей. Двадцать лет всего.
КУЛИЧЕНКО. Я учителей с детства ненавижу. Ехидные и нервные люди. Потому что в школе одни бабы. Школу погубили женщины.
НАТАЛЬЯ. А страну мужчины. А нервы – в коллективе работают, от коллектива всегда нервы. Это ты засел, как рак-отшельник, в кабинете своем, дергаешь зубы, никто тебя не психует. А я администратор, я по сто человек за день принимаю, как я вообще нормальная еще?
КУЛИЧЕНКО. Я не дергаю, а лечу.
Шум за окном усиливается.
(Опять подходит к окну, приоткрывает штору, смотрит в щелку.) Главврач наш, Шишкарев, в Черногории домик купил. С видом на озеро. И правильно сделал. Тут жить просто уже опасно.
НАТАЛЬЯ. Если человек ведет себя адекватно, если у него голова на плечах, он везде прожить может.
КУЛИЧЕНКО. У меня-то голова, а у них что, вот вопрос.
Звонок в дверь.
НИНА (голос). Я открою! (Наскоро оглядывая себя, выходит из своей комнаты, идет к прихожей.)
НИНА (отцу, на ходу). Ты в таком виде будешь?
КУЛИЧЕНКО. Костюм, что ли, надеть? Я дома.
НАТАЛЬЯ. Ага, ты бы еще в трусы вырядился!
Куличенко поспешно идет в спальню. Слышатся голоса из прихожей.
МАТВЕЙ. Привет.
НИНА. Здравствуйте, Алевтина Сергеевна, давайте повешу. Холодно там?
МАТВЕЙ. Нормально. Где мои тапочки?
МИХАЕВА. У тебя тут уже свои есть?
МАТВЕЙ. У меня везде свои есть.
НИНА. В каком смысле?
МАТВЕЙ. Да шучу я.
Наталья снимает фартук, оглядывает стол. Входят Нина, Матвей, Михаева. Гости в домашних шлепанцах.
МИХАЕВА. Здравствуйте, с наступающим!
НАТАЛЬЯ. С наступающим, проходите. Зачем вы разулись, там же чисто на улице, снег!
МАТВЕЙ. Одна грязь уже, а не снег. Еле пробились, везде «космонавты» с дубинками.
НАТАЛЬЯ. Какие космонавты?
МАТВЕЙ. Которые толпу разгоняют. У них вот это вот (овально обводит руками лицо) на скафандр похоже, поэтому космонавтами называют.
НАТАЛЬЯ (подходит к Михаевой, пожимает ей руку). Наталья Григорьевна. Можно Наталья для вас.
МИХАЕВА. Алевтина Сергеевна, можно тоже Алевтина. Хотя в школе привыкаешь, что по имени-отчеству. Я, когда в школе начинала работать, мне очень нравилось, сама еще сопля зеленая, извините, а меня уже…
Выходит Куличенко – в костюме с белой рубашкой и галстуком.
КУЛИЧЕНКО. Здравствуйте! (Подходит к Михаевой, целует руку). Наконец мы познакомились! Очень приятно!
МИХАЕВА. Зачем вы, я с улицы, руки не мыла еще… Ну вот, наконец мы… Михаева Алевтина Сергеевна.
КУЛИЧЕНКО. Куличенко Владислав Дмитриевич.
Тем временем Матвей и Нина идут в ее комнату.
МИХАЕВА. А вы куда это сразу? Матвей?
МАТВЕЙ. Мы тоже поздороваться хотим. Пять дней не виделись.
НАТАЛЬЯ. Извините, у меня утка там готовится.
МИХАЕВА. А я перестала утку брать на Новый год. Какие-то сухие все пошли утки, тощие. Индейка лучше.
НАТАЛЬЯ. Ну, это как приготовить.
МИХАЕВА. Тогда поучусь. Можно?
НАТАЛЬЯ. Да пожалуйста! Хотя я тоже кулинарка та еще!
Они идут в кухню. Там Наталья открывает духовку плиты, что-то говорит Михаевой. А Куличенко подходит к столу, наливает из графина стопку, выпивает. Ставит стопку на стол. Смотрит на нее, берет, нюхает, оглядывается. Наливает еще. Берет салфетку, протирает стопку насухо. Как будто и не пили из нее. Идет к окну, отодвигает штору, смотрит. Новый всплеск шума. Отходит, включает телевизор. Слышны голоса каких–то комиков: «Новый год – лучший праздник!» — «Это почему?» – «Восьмое марта – для женщин. День рыбака – для рыбаков. День десантника – для десантников. А Новый год – для всех!» — «Ну, не скажи! У нас в районе День десантника тоже для всех. И такой, я тебе скажу, тяжелый день!»
Взрыв смеха. Куличенко морщится, переключает канал. Слышится музыка, скорее всего, ретро – что–то вроде «Ландышей» или песни из «Карнавальной ночи».
А Матвей и Нина в ее комнате начинают целоваться. Матвей валит Нину на постель, смело действует руками.
НИНА. Ты с ума сошел? (Отстраняет его, встает.)
МАТВЕЙ. Я не могу уже. У меня гормоны уже вот тут. (Приставляет ребро ладони к подбородку.) Захлебнусь скоро. Давай так: встретим Новый год, а потом ко мне. Не всю же ночь с ними сидеть.
НИНА. Посмотрим. А мама твоя? Тут ее оставишь?
МАТВЕЙ. Пусть сидят, знакомятся. Хотя нет, родители должны быть под контролем. Завезу домой. Ты зачем ее позвала вообще?
НИНА. Так получилось. Она сама сказала: жаль, говорит, что я с твоими родителями еще не знакома. Ну, и неудобно было не пригласить.
МАТВЕЙ. Слушай, давай закроем дверь и… Мне пять минут хватит. Типа разминка. А потом у меня уже как следует.
НИНА. Я так не могу. Родители за стенкой, а мы тут…
МАТВЕЙ. А в «Сосновой роще», в пансионате…
НИНА. Опять ты вспомнил!
МАТВЕЙ. Хорошо было. Твоя подруга вообще рядом спала, а тебе по фиг.
НИНА. У меня тогда голову снесло. И она пьяная была, спала, как мертвая.
МАТВЕЙ. Ладно, потерпим. Получается, что мы будем совсем как жених и невеста.
НИНА. А разве нет?
МАТВЕЙ. Нет, ну да, но терпеть не могу. Разговоры эти… Типа, любите друг друга, рожайте детей.
НИНА. И что в этом плохого?
МАТВЕЙ. Я сам соображу насчет любить и рожать. Просто получается, что мы уже как бы официально.
НИНА. Постой. Мне что-то вот это вот не нравится, что ты говоришь. Ты боишься, что если родители познакомятся, тебе неудобно будет назад, что ли? Передумать, в смысле? Или ты уже передумал?
МАТВЕЙ. Ничего я не передумал.
НИНА. А что ты тогда имеешь в виду? Ты говоришь – официально. А ты как хочешь? Или никак? Спасибо, объяснил. (Садится на постель, обняв колени руками и отвернувшись от Матвея.)
МАТВЕЙ (подсаживается сзади, обнимает). Не надо за слова цепляться. Нин. Нина. Нин, хватит.
НИНА. Не трогай меня!
МАТВЕЙ. В чем дело, я не понял? Что я такого сказал?
НИНА. Вот и думай, что ты сказал. Догадаешься – скажешь.
Матвей встает, идет к окну. Смотрит, приоткрыв штору.
Освещается кухня: Михаева и Наталья у плиты.
НАТАЛЬЯ. Мороженая утка, Алевтина Сергеевна, это лотерея. Не знаешь, какая будет. Поэтому надо брать не мороженую, при этом средней жирности.
МИХАЕВА. Это-то я знаю…
НАТАЛЬЯ. А главное, готовить не на противне, видите, а на решетке, видите? Лишний жир стекает. Но чтобы не засушить, надо контролировать. А яблоки свой сок дают.
МИХАЕВА. На решетке – это надо попробовать. Мне интересно, вам Нина что-то говорила, когда они свадьбу хотят?
НАТАЛЬЯ. Весной, наверно.
МИХАЕВА. То есть конкретно нет?
НАТАЛЬЯ. А Матвей?
МИХАЕВА. Он вообще ничего не говорит.
НАТАЛЬЯ. Но жениться он решил или еще нет?
МИХАЕВА. Как я поняла, решил. Но не говорит.
НАТАЛЬЯ. Я, в принципе, думаю, что можно бы подождать. Нине два года учиться еще.
МИХАЕВА. Это понятно. Но это ее инициатива, насколько я поняла. Это естественно, девушка больше хочет семью, чем мужчина.
НАТАЛЬЯ. Не знаю. Вообще-то Матвей ей предложение сделал.
МИХАЕВА. Наталья Григорьевна, мы с вами женщины, мы понимаем, как это бывает! Мужчина делает предложение тогда, когда женщина от него ждет. В смысле девушка.
НАТАЛЬЯ. Ну, не толкала же она его.
МИХАЕВА. Я психологически имею в виду. Ну, как в школе ученики, они тоже ведь знаете… Дети вообще, это… Это такая дипломатия. Они хитрые, они просчитывают, когда я хочу их вызвать. И сами руку тянут.
НАТАЛЬЯ. То есть вы считаете, что наша Нина вашего Матвея…
МИХАЕВА. Не пригорит у вас?
НАТАЛЬЯ. А я сейчас выключу, и пусть потомится. Я, кстати, сама вообще практически птицу не ем. Как-то с детства не люблю. Но Владислав Дмитриевич любит. Говорит, Новый год без утки – не Новый год.
МИХАЕВА. А он кем трудится?
НАТАЛЬЯ. Стоматологом. Матвей разве не говорил?
МИХАЕВА. Неоднократно спрашивала. И про вас. Ну, интересно же. А он говорит: хорошие люди. И все.
НАТАЛЬЯ. Да, он у вас такой… Таинственный. Каким он бизнесом занимается?
МИХАЕВА. Обычным, что-то там такое… Продукты питания, в этом духе.
НАТАЛЬЯ. А я по коммунальной части. В районном управлении.
МИХАЕВА. Хорошая работа.
НАТАЛЬЯ. Ничего хорошего, одни проблемы. Ну что, пора за стол? (Идет в гостиную, Михаева – за ней.)
Освещается комната Нины: она подходит к Матвею, обнимает его. Он тут же поворачивается, целует ее, обнимает, шарит руками по телу.
МИХАЕВА (в гостиной). Дети, к столу!
По телевизору по–прежнему ретро–шлягеры. Наталья берет пульт, выключает телевизор.
КУЛИЧЕНКО. Я смотрю вообще-то.
Нина и Матвей наконец отрываются друг от друга и идут в гостиную.
Все рассаживаются за столом.
НАТАЛЬЯ. Берите сами, кому что нравится.
МИХАЕВА. Матвей, поухаживай за Ниной.
НИНА. Я сама. (Накладывает и себе, и Матвею.)
КУЛИЧЕНКО. Вино, водки, кому что? Коньяк еще есть.
МАТВЕЙ. Я за рулем.
НИНА. Я тоже не буду.
Матвей наливает себе и Нине сок из пакета, Куличенко – то, что просят.
МИХАЕВА. Вина немножко.
НАТАЛЬЯ. Коньяку плесни чуть-чуть.
КУЛИЧЕНКО. А я водочки.
МИХАЕВА. Я по телевизору слышала, это самый вредный алкогольный напиток.
КУЛИЧЕНКО. Это хорошо – помру быстрее!
МИХАЕВА. Вы такие вещи говорите…
НАТАЛЬЯ. Это он так шутит. Ну? Владислав, скажи тост.
КУЛИЧЕНКО (встает со стопкой в руке). Ну что же… Прошедший год был большим на события… И как печальные, так и радостные. И вот в качестве кульминации мы встречаемся, как родители наших детей, которые решили пожениться, я надеюсь, если я правильно понял. Да еще под Новый год. Алевтина…
НАТАЛЬЯ. Сергеевна.
КУЛИЧЕНКО. Да, извините. Алевтина Сергеевна! Мы рады, что наша Нина встретила вашего замечательного Матвея, который… Да, главное! (Нине и Матвею.) Когда поженитесь, не откладывайте с детьми. Потому что сегодня мы живем нормально, а завтра…
НАТАЛЬЯ. Не каркай, пожалуйста.
НИНА. Вот именно. И пока еще никто не женится.
НАТАЛЬЯ (поднимает бокал). За знакомство!
КУЛИЧЕНКО. Вообще-то я тост не закончил.
НАТАЛЬЯ. Ну и заканчивай, а то целую лекцию тут.
КУЛИЧЕНКО. Короче, за нашу, действительно, встречу, за знакомство и…
МАТВЕЙ. Ура!
Чокаются, приступают к еде. Долгое молчание. За окнами новый взрыв шума. Все, кроме Матвея, увлеченного едой, смотрят в сторону окон. Шум стихает.
МИХАЕВА (встает с бокалом). Теперь я хочу… В качестве алаверды. Я, как педагог с уже длительным, чего греха таить, стажем, знаю по своему опыту, сколько на свете моральных уродов. Смотришь на некоторых детей и думаешь: кто ж вас, таких дебилов, родил? Знакомишься с родителями, а они еще хуже.
Наталья и Куличенко переглядываются.
Но, несмотря на это, и дети, и большинство людей вообще – это хорошие, это очень прекрасные люди. А мне вообще на это везет. И муж мой, папа Матюши (гладит Матвея по голове, тот уклоняется), был замечательный человек… (Вытирает пальцем левый глаз.)
НАТАЛЬЯ. А давно он?
НИНА. Лет десять назад. Я вам говорила.
КУЛИЧЕНКО. Да, я помню.
НАТАЛЬЯ. В самом деле, я тоже… Извините.
МИХАЕВА. Одиннадцать. А все равно сердце болит… Вот… И сыном я горжусь. И коллектив у нас отличный. То есть, если смотреть на жизнь по-черному, она и кажется черной, а если смотреть с оптимизмом, то и люди покажутся другими. Я к тому, что мне опять повезло, я опять познакомилась с хорошими людьми, то есть с вами.
КУЛИЧЕНКО. Не факт. Вы нас не знаете, а вдруг мы, например…
НАТАЛЬЯ. Куличенко, давай потом будешь шутить, а? Мораторий давай на тебя сделаем до Нового года.
НИНА. Вот именно. Не все поймут.
КУЛИЧЕНКО (поднимает руки). Сдаюсь. Видите, Алевтина… А давайте по именам, мы же еще молодые люди, у нас вся жизнь впереди! Мне у молодежи современной нравится, они всех на «ты». Хорошо?
МИХАЕВА. Я не против. В общем, за вас, за вашу Ниночку, за этот гостеприимный дом, в который я рада, что попала. С наступающим!
Чокаются, выпивают, едят. Опять долгая пауза.
КУЛИЧЕНКО. А вот интересно, все-таки дети в школе сейчас намного хуже, чем в наше время, или нет?
МИХАЕВА. Никакого сравнения. Чтобы, когда я начинала, школьники пиво пили – никогда! Наркотики, я и слова такого не слышала. А венерические заболевания в двенадцать лет, это что?
КУЛИЧЕНКО. Всегда это было, просто не говорили. Но пиво и наркотики – это да, тут вы правы.
На улице – взрыв голосов, крики, какие–то хлопки.
(Вынужден повысить голос почти до крика.) Нация гибнет!
МИХАЕВА. Мне хуже всех, я же русский язык и литературу преподаю. А дети не читают и поголовно безграмотные.
КУЛИЧЕНКО. Вот вам и дети, наше будущее. Судя по детям, будущее наше печальное. (Кивает за окно). Вон они там, веселятся. Половина – школьники!
НАТАЛЬЯ. Они там, мы здесь, хватит об этом!
КУЛИЧЕНКО. Я так, в общем контексте. У меня тост.
НАТАЛЬЯ. Еще не все другие сказали. Нина, Матвей?
НИНА. Я пас.
МАТВЕЙ (встает). Хочу защитить наше поколение. Не знаю, как остальная молодежь, но есть, как минимум, одна девушка, которая, если бы все были такие, то у нас была бы… Ну, как сказать… Райская жизнь. Я тоже далек от статуса морального урода, как мама говорит. В общем, извините за пафос, но я хочу выпить этот сок за позитивные и здоровые силы нашего народа и, ну, конечно, за вас, Наталья Григорьевна и Владислав Дмитриевич, как представителей русской интеллигенции!
Чокаются, выпивают. И опять едят.
КУЛИЧЕНКО. Теперь можно?
НАТАЛЬЯ. Куда ты гонишь, дай людям поесть!
КУЛИЧЕНКО. Я не мешаю, пусть едят и слушают. Есть такая известная мысль, что жизнь, как зебра…
Со стороны прихожей слышны шум и топот. В гостиную стремительно вбегают: Мезгирь, держась за голову, Марго, Снежана в наряде Снегурочки и Караморчук. За ними врывается Игорь в черной униформе без опознавательных знаков, шлеме с поднятым пластиковым забралом и дубинкой в руке, которой лупит их по спинам.
ИГОРЬ. Назад! Назад, я сказал!
Все, сидящие за столом, замирают в шоке. Вдруг раздается какой-то треск, сыплются искры. Игорь падает. Над ним стоит Марго с электрошокером в руке.
НАТАЛЬЯ. Это что такое? Вы кто?!
Марго склоняется над Игорем, обыскивает его, находит пистолет, сует к себе в матерчатую сумку, висящую правое плечо.
МИХАЕВА. Девушка, вы с ума сошли, вы что, убили его?
МАРГО. Скоро очнется. Это электрошокер, не смертельно.
КУЛИЧЕНКО. Вы как сюда попали?
КАРАМОРЧУК. А куда… (Дрожащими руками достает из кармана коробочку, а из нее таблетку, сует в рот, садится на диван, распахивает пальто, снимает шапку, развязывает шарф, тяжело дышит; с трудом.) А куда… деваться… если… эти вот бьют? (Показывает на Игоря.)
Мезгирь идет к креслу у окна, садится.
МАРГО. Ты как?
МЕЗГИРЬ. Нормально.
СНЕЖАНА. Вы не беспокойтесь, мы уйдем. Там какая-то женщина выходила из подъезда, а нас туда как раз притеснили. Ну, мы и вбежали в подъезд, а этот дурачок за нами…
КУЛИЧЕНКО (голосом хозяина дома). Как вы в квартиру вошли, я спрашиваю?!
НИНА. Я, кажется, забыла дверь закрыть. Когда…
НАТАЛЬЯ. Так. А ну-ка, идите отсюда все! И этого тащите с собой!
МАРГО. Уже идем. (Идет в прихожую.)
Слышно, как щелкают задвижка и замки.
(Возвращается, показывает ключи, кладет их в сумку.) Никто никуда не уйдет. (Всем, указывая на Мезгиря). Вы видите, человека чуть не убили. Между прочим, Мезгирь Александр Модестович, если кто не узнал.
МАТВЕЙ. Фигура известная.
МЕЗГИРЬ. Нашла время…
МАРГО. На нас напали, чуть не убили его и преследуют, чтобы добить. Поэтому нам выходить нельзя. Теперь так. Все телефоны отдали мне. Быстро!
МАТВЕЙ. Я не только не отдам, я сейчас позвоню кое-куда… (Достает телефон.)
МАРГО (подходит к нему с электрошокером наготове). Он многоразрядный. Если что, на всех хватит. Так что не вынуждай меня.
МИХАЕВА. Ах ты, вонючка, сопливка такая! А ну, дай сюда свою игрушку! Быстро на стол!
МАРГО. Женщина, я не шучу – хватит на всех. Хотите попробовать?
Матвей бросается на нее сбоку, она выставляет электрошокер: вспышка, треск, Матвей падает.
МИХАЕВА. Убила! Сына моего! Идиотка! (Бросается к Матвею, ощупывает его, отшатывается, хватаясь за свои руки). О, господи!
МАРГО. Остаточный заряд, ничего страшного. Не бойтесь вы, он скоро очнется. Никакого вреда для здоровья. Вы сами же по-хорошему не хотите. Так. Положили телефоны на стол и отошли вон туда, к окну! Все! (Берет телефон Матвея, упавший на пол.)
Остальные кладут свои мобильники, отходят. Михаева не сводит глаз с сына. Марго собирает телефоны, отключает и кладет в сумку, потом срывает с елки электрическую гирлянду, заводит назад руки лежащему Игорю, связывает их.
МАРГО (Снежане и Караморчуку). Извините, телефоны ваши тоже дайте мне. Временно.
СНЕЖАНА (отдавая телефон). Учти, он тысячу долларов стоит. Подарок любимого человека.
МАРГО. Учту. Дедушка?
КАРАМОРЧУК. Нет у меня телефона.
МАРГО. Дедушка, не рискуйте. Кто сейчас без телефона ходит?
КАРАМОРЧУК. Дома он у меня, отстань. Я вышел-то всего-навсего в аптеку круглосуточную, я в соседнем доме живу.
МАРГО. Точно нет? Ну ладно.
КУЛИЧЕНКО. Я не понял, это грабеж, что ли? Девушка, как вас зовут вообще?
МАРГО. Маргарита, можно Марго. Это не грабеж, а просто чтобы никто не позвонил, куда не надо.
КУЛИЧЕНКО. А если в «скорую помощь»? (Кивает на Мезгиря.) Ему в больницу хорошо бы.
МАРГО. В «скорую» я сама позвоню.
КУЛИЧЕНКО. Вообще-то я врач, могу осмотреть.
МАРГО. Саша, он врач, пусть посмотрит?
МИХАЕВА. А моего сына кто посмотрит? (Куличенко.) И вы же стоматолог, чего вы смотреть будете? Зубы?
КУЛИЧЕНКО. Не беспокойтесь, первую помощь любой врач оказать может. Даже проктолог. (Хихикает, идет к Мезгирю.)
ИГОРЬ (начинает шевелиться, открывает глаза, пытается встать). Это кто меня? Кто связал? Развязали быстро!
МАРГО. Ага, щас. Будешь орать, рот заклею.
ИГОРЬ. Ты… Сука!
НАТАЛЬЯ. Не ругаться у меня в доме!
Игорь обводит всех глазами. Извиваясь, подползает к стене, упираясь ногами, садится на полу.
МАРГО. Даже не думай. Все равно закрыто, а ключи у меня.
Пауза. В тишине звонит домашний телефон. Марго подходит к нему, выдергивает шнур.
КУЛИЧЕНКО. Наташа, бинт принеси. И йод у нас где?
НАТАЛЬЯ. Йода нет. Зеленка пойдет?
КУЛИЧЕНКО. Давай.
Наталья идет в кухню, Марго следует за ней, не выпуская никого из поля зрения. Наталья достает из кухонного шкафчика пластиковый контейнер с лекарствами, несет мужу. Марго помогает Мезгирю снять куртку, снимает с него лыжную шапочку и сама расстегивается, но пока остается в шапке. Матвей начинает шевелиться, садится на полу.
МИХАЕВА. Сыночка, ты как? Где болит? Матвей, ты меня понимаешь?
МАТВЕЙ. Отстань, все я понимаю. Голова…
МИХАЕВА (Марго). Сидеть тебе в тюрьме, бандитка! Обещаю, своими руками посажу!
КУЛИЧЕНКО (Мезгирю). Имеем черепно-мозговую травму. Похоже, кость повреждена. Надо бы все-таки «скорую» вызвать. И ему бы тоже. (Кивает на Караморчука; ему.) Стенокардия?
Караморчук кивает.
Инфаркт был?
КАРАМОРЧУК. Два.
МАРГО. Понадобится – вызовем.
На улице новый всплеск шума.
(Идет к окну, отодвигает штору, смотрит вниз). Попозже.
КУЛИЧЕНКО. Мне интересно, вам под праздник больше делать нечего? Люди отдыхают по-человечески, а они…
МАРГО. Ну, и отдыхайте. Пейте, кушайте, мы не помешаем.
НАТАЛЬЯ. Конечно, аппетит у нас теперь просто замечательный.
МАРГО. Дело ваше. (Берет со стола кусок хлеба, кладет на него ломтик красной рыбы, подумав, сверху кладет ломтик сыра, еще подумав, добавляет пару листьев салата, прикрывает это другим куском хлеба, ест; Мезгирю.) Хочешь чего-нибудь?
Мезгирь отрицательно качает головой. Куличенко идет к Матвею, помогает ему встать, усаживает на стул.
НАТАЛЬЯ. Я не поняла, вы не уйдете, что ли?
МАРГО. Пока нет.
НАТАЛЬЯ. Ладно. Дорогие гости, прошу за стол! Еще чего, будем мы из-за кого-то себе праздник портить! Садитесь, садитесь!
Куличенко, Нина, Михаева садятся за стол. Наталья садится последней.
КУЛИЧЕНКО (наливает стопку). Ну… Неудобно как-то…
НАТАЛЬЯ. Им удобно, а нам нет?
МИХАЕВА. Вот именно. Если на всяких уродов внимание обращать, тогда вообще лучше не жить!
ИГОРЬ. Хозяева, вы охренели, что ли? Хватайте их, вам благодарность будет, а не то скажу, что вы им пособничали!
МАРГО. Все-таки разговорился! Я тебя предупреждала?
ИГОРЬ. Отойди, дура бешеная! Наши придут, я тебе ноги назад коленками выверну!
МЕЗГИРЬ. Что? (Резко возбудившись, встает, подходит к Игорю.) Скотина! Ты кому угрожаешь, козел? Справился с девушкой! А меня по черепу – не ты стучал? Не ты? Не ты, я спрашиваю? (Неуклюже бьет Игоря ногой.) Гад! Гад! Гад!
ИГОРЬ. Убью!
НАТАЛЬЯ. Прекратите!
МАРГО (достает из сумки скотч, снимает с Игоря шлем). Смотри-ка, а лицо прямо как у человека. (Заклеивает Игорю рот). Надо было сразу. (Мезгирю.) Сядь, успокойся. (Шлем попадается ей под ноги, она отшвыривает его).
Мезгирь садится. Пауза.
КУЛИЧЕНКО. Ну… Что дальше-то?
НАТАЛЬЯ. Ты говорил очень интересный тост, что жизнь – зебра.
СНЕЖАНА. Зерба.
КУЛИЧЕНКО. А?
СНЕЖАНА. Это я так. Водички дадите попить? (Сама подходит к столу, наливает себе воды, пьет, ставит стакан, отходит.)
Наталья берет ее стакан, отставляет в сторону.
А чего это вы? Я не заразная. Нас врач каждые три дня проверяет. Такая профессия. А сегодня заработка не будет. Богатый клиент вызвал в виде Снегурочки. Я костюм напрокат взяла, потратилась, кто мне теперь возместит? (Снимает маскарадную шубу и оказывается в чем–то облегающем и довольно эффектном: у нее хорошая фигура, и она это подчеркивает.)
МИХАЕВА. Только проститутки нам тут не хватало.
СНЕЖАНА. А что, не хватало? Спасибо на добром слове. Может, и за стол пригласите?
НИНА. Не подходи! Отойди подальше вообще!
СНЕЖАНА. Вам-то что, девушка? Воздушно-капельным путем эти дела не передаются. Вам нужно своего молодого человека опасаться. Матвей, почему ты делаешь вид, что ты меня не узнаешь? Я тебе так нравилась всегда.
МАТВЕЙ (Нине). Не обращай внимания, она блызнутая явно. Я ее первый раз вижу.
СНЕЖАНА. Да? А мне помнится, мы раз десять встречались. Ты меня больше всех любил. Яну, Еву, Соню, Оксану – так себе, по два-три раза, а ко мне каждую неделю приезжал, Матюша.
НИНА. Откуда она знает, как тебя зовут?
МАТВЕЙ. Понятия не имею!
МИХАЕВА. Я его по имени называла, а она подслушала!
НИНА. Защищаете сына? Правильно, конечно. Он у вас такой хороший!
(Вскакивает и идет к себе в комнату.)
МАТВЕЙ. Да врет она все! (Устремляется за Ниной, но та запирается на задвижку; стучит.) Нина! Нинчик, я клянусь!… (Снежане.) А ну, быстро говори моей девушке, что все наврала!
СНЕЖАНА. Не могу. Как же наврала, если не наврала?
МАТВЕЙ. Убью, дура!
МАРГО. Стоять! Все убийства с моего разрешения.
МИХАЕВА. Господи… С сердцем нехорошо… Сыночка, что она такое говорит?
МАТВЕЙ. Сочиняет она. Я ей еще устрою веселую жизнь.
КУЛИЧЕНКО (успевший выпить и налить; Михаевой). Вы не огорчайтесь. Жизнь – диалектичная штука. Даже если в этой правде есть доля истины, все равно… Эротика, секс – это одно, а любовь – другое.
СНЕЖАНА. Блюовь!
НАТАЛЬЯ. Да… Как-то сразу весело стало.
МИХАЕВА. И вы сразу поверили? Я мать, я Матюшу знаю. Он до восемнадцати лет ни одной девушки пальцем вообще не тронул.
НАТАЛЬЯ. Это он вам говорил?
МАТВЕЙ. Извините, а чего вы это в третьем лице про меня? Я тут пока, живой. Говорю всем в лоб: я эту мразь не знаю, и в глаза не видел. Вы кому поверите, ей или мне?
СНЕЖАНА. Конечно, мне. Во-первых, я красивая, мне верить – приятней. Потом, люди любят верить во все нехорошее. Им это тоже приятно. Даже твоей маме, Матюша. У меня вот мама алкоголичка, ненавидела меня, а как узнала, что я стала проституткой, она меня сразу даже полюбила. Потому что ей приятно, что дочка еще хуже, чем она.
МАРГО. Тихо! (Прислушивается.) В подъезде кто-то… Предупреждаю – не кричать, громко не говорить…
Звонок в дверь. Еще один.
Никого нет.
КУЛИЧЕНКО. С улицы видно, что свет горит.
НАТАЛЬЯ. Тебя спрашивают?
МАРГО. Ладно, я сама… Нет… Дедушка, пожалуйста, подойди к двери, не открывай, скажи через дверь, что ты больной и один дома. (Снимает с Караморчука пальто, шарф, приводя его в домашний вид.) Очень прошу. Только без баловства, ладно? А то так и будут звонить.
Караморчук медленно встает, идет к двери, держась за сердце.
КАРАМОРЧУК (голос в прихожей). Кого вам? Идите отсюда, я еле с постели встал, больной я. Никого, я один, сказано же! (Возвращается, медленно идет к дивану, садится, закрывает глаза.)
МАРГО. Кто там?
КАРАМОРЧУК. В глазок плохо видно… В форме люди…
МАРГО. Черт! (Мезгирю.) Засекли, наверно, в какой подъезд мы забежали. (Куличенко.) Сколько в вашем подъезде квартир?
КУЛИЧЕНКО. Сорок две.
МАРГО (присвистнув). До утра не найдут.
МЕЗГИРЬ. Будем надеяться.
МАТВЕЙ (у двери Нины). Нина! Нина, открой!
НАТАЛЬЯ (встает, тоже подходит к ее двери). Ниночка, не глупи! Отношения выяснять будете потом, а сейчас праздник!
НИНА (открывает дверь). Праздник? Это называется праздник? Я всегда подозревала!
НАТАЛЬЯ. А если подозревала, зачем замуж собралась?
НИНА Нет, я подозревала, но не думала… Я… Ладно, действительно. (Выходит; Снежане.) Не беспокойся, у меня нервы крепкие. На меня тоже всякое клепали, ничего, я вытерпела.
МАТВЕЙ. Кто клепал, когда? Про что?
КУЛИЧЕНКО. Вы опять? Договорились же – продолжить праздник!
МИХАЕВА. Нина, я тебе даю свое материнское слово, Матвей…
НИНА. Извините, потом. Ничего не было. Ее вообще тут нет.
СНЕЖАНА. Здрасьте, а куда я делась? Растаяла, что ли?
Все, кроме вторгшихся пришельцев, опять устраиваются за столом.
КУЛИЧЕНКО. Ну что ж. Жизнь продолжается, несмотря на… Там какая-то, можно сказать, юмористическая революция…
СНЕЖАНА. Веролюция.
КУЛИЧЕНКО. А у нас… Короче, как я уже говорил, жизнь – зебра.
СНЕЖАНА. Зерба.
МИХАЕВА. Вы бы, девушка, знаете, сели бы в угол и заткнулись бы от стыда. Тут порядочные люди, а не вы.
МЕЗГИРЬ (опять взрывается). Это где тут порядочные люди? А? Там из-за вас люди под дубинки идут, под пули готовы даже, а они тут сидят – водочка, селедочка, оливьешечка, порядочные люди! Делают вид, что нас будто здесь нет! Тоже мне, патриции! Если кто из вас образованный, может, знаете, были такие римские господа – при рабах жрали, срали, сношались!
МИХАЕВА. Взрослый человек, седой уже, как не совестно? Бегает по площадям, молодежи голову дурит! Да еще выражается в чужом доме! Читала я ваши интервью, сплошной бред! А насчет образования, то оно у нас тут у всех имеется, чтобы вы знали. И даже высшее.
КАРАМОРЧУК. Правда! Вот именно, правда!
МАРГО. Что правда, дедушка?
КАРАМОРЧУК. А то! Бегаете, как оглашенные! В аптеку пройти нельзя, за хлебом лишний раз – и то… Господи, какая тут жизнь была! Одна машина в полдня проедет – и тишина! Любили все друг друга, уважали! Участковая врач Ирина Сергеевна со мной здоровалась по имени-отчеству: здравствуйте, Владимир Иванович! А сейчас двадцатый раз к одной и той же свиристелке прихожу, а она: вы кто, на что жалуетесь? Запомнить не может! Я ей говорю, вы хоть по фамилии запомните: Караморчук моя фамилия, известная фамилия, мой брат Сергей Иванович Караморчук знаменитый был местный писатель–краевед! В каждой «Союзпечати» книги продавались. А она говорит: не читала! Господи! Демонстрации были! Веселье! Флаги! Музыка! А сейчас соберутся по пять человек и начинают бубнить: бу-бу-бу, бу-бу-бу! Чего хотят? Чтобы еще хуже было?
МЕЗГИРЬ. Мы хотим…
КАРАМОРЧУК. Ну и хотите себе где-нибудь в другом месте! Зачем другим-то жизнь портить? Да и то, в каком месте, если спросить? У нас внизу на первом этаже справа была детская библиотека, слева шахматный клуб. Ну, библиотеку еще почему-то оставили, а вместо клуба магазин сделали интимных принадлежностей. И на вывеске что нарисовали?
СНЕЖАНА. Неужели то, что я думаю?
КАРАМОРЧУК. Гондон! Гондон в натуральную величину, в смысле, с меня размером! Я старый человек, я тут всю жизнь живу, почему я должен мимо этого гондона ходить? Какое вы имеете право? Я из-за этого лишний раз дома остаюсь, чтобы не видеть!
СНЕЖАНА. Разве раньше презервативов не было?
КАРАМОРЧУК. Не делай из меня сверчка запечного, девушка! У меня индустриальный техникум за плечами! Все было, включая гондоны, но никто мне их в глаза не совал в таком количестве! Раньше на площади передовики висели, а теперь голая баба с чулками на три этажа – реклама, мать ее! А ведь дети смотрят! Да еще на нас врут, что мы что-то не так делали, не так жили! Нормально мы жили! А сейчас что? Коррупция, оппозиция, проституция! Мы и слов таких не знали! Наш завод полгорода кормил! На демонстрации как диктор крикнет: «Коллективу государственного электронно-технического объединения «Спектр» — и десять тысяч голосов: «Ура-а-а!»
Одновременно на улице: «Гони их к машинам, блин, к машинам гони!»
Караморчук кашляет, умолкает, тяжело дыша. Пауза.
КУЛИЧЕНКО (Мезгирю). Значит, вы хотите сказать, мы не проявляем гостеприимства, как положено интеллигентам? Хорошо. Прошу всех к столу! Всех!
НАТАЛЬЯ. А чего это ты распоряжаешься, Куличенко? Ты тут не один!
КУЛИЧЕНКО. Я глава семьи, если кто забыл, могу напомнить! Я решил, ясно? Вон там стулья еще есть, давайте, несите!
НИНА (глядя на Снежану). Если она тут сядет, я уйду!
СНЕЖАНА. Ничего, я и так. А ля фуршет. (Берет бутерброд и бокал с вином, садится на подоконник.)
Марго берет два стула и садится рядом с Мезгирем на углу стола, поодаль от остальных; посматривая по сторонам, снимает куртку, а сумку тут же снова надевает на себя, при этом задевая шапку, которая сваливается с ее нагого остриженной головы.
МАТВЕЙ. Идея не пахнет креативом.
КУЛИЧЕНКО. Молодой человек, вы хоть и жених моей дочери…
НИНА. Женихом никто никого не называл.
МИХАЕВА. А я сына поддерживаю. Идея странная.
КУЛИЧЕНКО. Да бросьте вы, Алевтина. Все-таки праздник. Ну, посидят люди и уйдут. А то получится – не им, не нам. Это же не погром, а так… Хотя, я чувствую, так и до погрома дело дойдет.
НАТАЛЬЯ. Опять каркаешь?
КУЛИЧЕНКО. Я не каркаю, я реалист. И потрудись говорить вежливо с мужем при посторонних людях!
НАТАЛЬЯ. Так. Ты сколько выпил уже?
КУЛИЧЕНКО. Вскрытие покажет.
МАРГО (глядя на Игоря). Этот тоже есть хочет. Хочешь есть? Только как тебя кормить, ты же орать начнешь?
Игорь отрицательно качает головой. Марго встает, подходит к нему, помогает подняться, ведет к столу и сажает рядом с собой.
КУЛИЧЕНКО. Владимир Иванович, а вы что же? Видите, я вас запомнил, в отличие…
Караморчук приподнимает руку и отмахивается: «Не хочу».
Ну что же. До Нового года остался час, можно проводить старый. Для начала можно познакомиться. Лично я – Владислав Дмитриевич Куличенко, стоматолог высшего класса, извините за нескромность. Моя жена – Наталья Григорьевна…
НАТАЛЬЯ. Не надо!
КУЛИЧЕНКО. Почему?
НАТАЛЬЯ. Потому. Я с незнакомыми не знакомлюсь.
КУЛИЧЕНКО. Дело твое. Это вот – отличник народного образования, человек благородной профессии, учитель Алевтина…
МИХАЕВА. Сергеевна. Хотя я бы тоже…
КУЛИЧЕНКО. Алевтина Сергеевна Михаева. А это наши дети Матвей и Нина, которые…
НИНА. Все, замолчал!
КУЛИЧЕНКО. Ты как с отцом разговариваешь? Ну вот, в общих чертах. Вас, господин Мезгирь, мы знаем, наслышаны. Оппозиция и все прочее.
СНЕЖАНА. Озопиция.
МАТВЕЙ. Я только не знаю, чего ему надо.
МЕЗГИРЬ. Вас моя программа интересует?
МАТВЕЙ. Да какая программа! Кто-то проплачивает, а вы горло дерете, какая еще программа? Что ты умеешь вообще? Я читал: журналистом был, ну, дальше? Поставь тебя на власть – что ты умеешь? Бизнеса ты не понимаешь, хозяйства не знаешь, у тебя только язык без костей – и все!
МЕЗГИРЬ. Насколько я понимаю, вы мне тыкаете не потому, что такой неотесанный, а…
МИХАЕВА. Матвей крайне вежливый человек. За исключением, если он кого не уважает.
МЕЗГИРЬ. Ясно. Насколько понимаю, сами вы юный чиновник или бизнесмен?
МАТВЕЙ. Не твое дело.
МЕЗГИРЬ. Хорошо. Я могу объяснить свою позицию. А также то, что бы я стал делать, если бы…
МАРГО. Саша, не здесь!
МЕЗГИРЬ. Да, извини.
МАРГО. Теперь обо мне.
НИНА. Экстремистка.
МАРГО. Так считаешь? Ладно. В самом деле, что размазывать? Экстремистка, пусть. Остальное коротко: закончила музыкальное училище, работаю в детском саду.
МИХАЕВА. Серьезно? Кто это вас допустил?
МАРГО. Но вас же кто-то к школе допустил, чем я хуже?
МАТВЕЙ. Если ты еще слово против моей матери…
КУЛИЧЕНКО. Успокоились! Кто остался не познакомленный? (Снежане.) Вас как зовут?
НАТАЛЬЯ. Ты проститутку по имени хочешь называть?
СНЕЖАНА. Даже у собачки кличка есть. А имя у меня красивое – как Снегурочка. Снежана меня зовут.
МАТВЕЙ. Как раз кличка. Проститутки своими именами не называются.
НИНА. А ты откуда знаешь?
МАТВЕЙ. Нинчик, я обижусь. В Интернете читал! Я вообще много чего знаю, но это не значит, что я этим занимаюсь!
КУЛИЧЕНКО (указывая на Игоря). А как молодого человека зовут?
Марго расклеивает ему рот.
ИГОРЬ. Это неважно.
МАРГО. У тебя что, секретное имя? Ты такой смелый, особенно когда с дубинкой, а назваться боишься. Дело твое. (Подносит скотч к его лицу.)
ИГОРЬ. Ну, Игорь. Предупреждаю, если ты сейчас…
МАРГО (возвращает скотч не прежнее место) Нет, молча ты лучше.
КУЛИЧЕНКО. Ну вот. Про дедушку мы уже знаем – бывший передовик, герой труда и брат великого писателя–краеведа Караморчука. Или еще что-то добавите, Владимир Иванович?
МАРГО. Похоже, он заснул.
КУЛИЧЕНКО. В таком случае – с прошедшим годом вас! Пусть он не во всем был идеален, даже наоборот, у меня даже аппендикс вырезали не совсем удачно, но обошлось… Но тем не менее. Я считаю, что он был нормальным. И это главное. Это вообще главное в жизни – чтобы все жили нормально. Вот нам кажется: то не так, это не так. Но представьте, что на нас упала ядерная бомба. (Наталье.) Не перебивай! Я теоретически. Мы остались живы, но – еды мало, мы все больные… И мы сразу же будем вспоминать эту нашу обычную заурядную жизнь, как великое счастье, а это вот заурядную водку – как божественный эликсир…
НАТАЛЬЯ. Она и так для тебя…
КУЛИЧЕНКО. Я просил! (Лирично.) Знаете, я в детстве был большой фантазер. Иногда придумывал, что я попал на необитаемый остров. Прихожу домой, дома бабушка была еще живая, еды полно, а я придумываю, что у меня остался один ломоть хлеба. И я ходил вокруг него, терпел, а потом резал маленькими кусочками… И испытывал величайшее наслаждение от каждого кусочка. А потом наливал полстакана воды, будто у меня больше нет, и по глоточку пил… (Задумывается, встряхивает головой). За наше нынешнее счастье! Выпьем!
Все выпивают. Марго отдирает у Игоря скотч, вливает ему в рот рюмку водки (тот не противится), сует ложку салата и опять заклеивает рот.
МАРГО. С Новым годом, Игорек!
КУЛИЧЕНКО. Владимир Иванович, а вы? Коньячку рюмочку вам бы как раз не помешало. (Идет к нему с рюмкой, трогает за плечо.)
Караморчук валится набок. Куличенко свободной рукой щупает ему пульс на запястье; выпивает коньяк; ощупывает шею.
НАТАЛЬЯ. Что?
КУЛИЧЕНКО. Похоже… Он умер…
Второе действие
Те же, там же, в ту же минуту. Куличенко отходит к столу, наливает себе рюмку, пьет.
СНЕЖАНА. Старик не вынес собственных светлых воспоминаний.
НАТАЛЬЯ. Потрясающий цинизм!
СНЕЖАНА. А что я сказала?
МИХАЕВА (встает). Спасибо за угощение. Матвей, нам пора!
КУЛИЧЕНКО. А чего вы, Алевтина…
МИХАЕВА. Сергеевна – пора бы запомнить, Владислав Дмитриевич! И учтите – нас с сыном тут не было, это ваши дела, что у вас тут люди умирают! А то знаю я – завтра по всем газетам распишут, эта вот (указывает на Марго) лысая насвистит в Интернете, что старика задавили во время их мирной демонстрации, меня приплетет, а мне еще в школе до пенсии работать, у меня репутация! У нас тот еще змеючник, все только и ждут, на чем кого подловить! Матвей!
МАТВЕЙ. В самом деле… Положено «скорую помощь» вызывать в таких случаях, следователей… Приедут, а мы тут… А у меня сейчас такой период – лучше не светиться.
Нина, закрыв лицо руками, встает и идет в свою комнату. Матвей, постояв, идет за ней.
МИХАЕВА. Матвей! Я кому сказала?
МАТВЕЙ. Да постой ты! (Входит в комнату Нины: на этот раз она не заперла дверь).
Игорь мычит, мотает головой.
МАРГО. Сказать что-то хочешь? Учти, закричишь, позовешь своих – получишь заряд. Сразу же.
Игорь мотает головой: «Нет». Марго отклеивает скотч.
ИГОРЬ. Я вот чего. Если сейчас меня развяжете и отпустите, вам ничего не будет. Или все пойдете соучастниками и свидетелями.
МАРГО. Я думала, что умное скажешь. Отпусти тебя, ты через минуту с командой прибежишь. (Собирается вернуть скотч на место.)
МЕЗГИРЬ. Постой. Редкий случай поговорить с «космонавтом» не когда он тебя лупит по голове, а в спокойной обстановке.
МИХАЕВА. Обстановка спокойная, да.
НАТАЛЬЯ (Куличенко, негромко). Стащи его с дивана, пусть на полу лежит. А то диван выкинуть придется, а он, ты помнишь, сколько стоит.
КУЛИЧЕНКО. Сама стаскивай.
Наталья, помедлив, берет кухонное полотенце, обматывает им руки, подходит к старику и стаскивает его на пол. Потом берет его пальто, накрывает им тело.
Затемнение в гостиной. Освещается комната Нины.
МАТВЕЙ. Нин, ты чего? Весь вечер сегодня обижаешься.
НИНА. Ты не понял, что произошло? У нас сегодня типа помолвки, ведь так?
МАТВЕЙ. Ну, я бы не называл… Ну, пусть так.
НИНА. Труп на помолвке – ты представляешь, какая это примета?
МАТВЕЙ. Фигня. Я в приметы не верю.
НИНА. Ты правда хотел уйти сейчас с матерью?
МАТВЕЙ. Я здесь вообще-то, никуда не ушел.
НИНА. Матвей… Я давно хотела поговорить серьезно. Ты все отделываешься, а я хочу знать. Какие у тебя планы? Ты собираешься со мной строить серьезные отношения? Вплоть до женитьбы, извини, что прямо спрашиваю?
МАТВЕЙ. Собираюсь.
НИНА. Тогда пообещай. Во имя будущих детей и во имя меня. Пообещай, что ты больше никогда не будешь иметь дело с проститутками.
МАТВЕЙ. Клянусь. Никогда больше… А чего это ты меня подлавливаешь? Я вообще никогда я с ними дела не имел! Без всяких больше! Я же сказал уже: впервые ее вижу!
НИНА. Все ясно.
МАТВЕЙ. Что ясно? Нина? Нинчик!
В гостиной.
МЕЗГИРЬ. Скажи, Игорь, вот ты молодой человек…
ИГОРЬ. У меня дома жена и сын. Я и так задержался, они беспокоятся. Разойдемся – всем лучше будет.
МАРГО. На жалость давит. У меня дома двое, между прочим.
МИХАЕВА. Так и сидела бы с ними, а не бегала, как жучка подворотная!
НАТАЛЬЯ. Вот именно!
МАРГО. Не ваше дело, с ними мать сидит!
МЕЗГИРЬ (раздраженно). Мне можно слово вставить? Так вот, молодой человек, мне всегда был интересен один вопрос. Вот ты поступал на эту службу, так? Деньги небольшие, разве что одежда казенная, ну, еще какие-то доходы, неважно. Не об этом сейчас. Ты, когда поступал, Игорек, ты знал, что тебе придется бить людей по голове дубинкой? Знал или нет?
ИГОРЬ. Я по голове не бью. И другие, кстати, тоже. У нас инструкция: по жизненно важным органам не бить.
МЕЗГИРЬ. Да ладно врать-то! Сзади меня по затылку не ты лупил?
ИГОРЬ. Это случайно, в толпе мало ли… Рука сорвалась.
МЕЗГИРЬ. Рука у него сорвалась! Вот я и спрашиваю: знал ты или нет, что тебе придется – по прямому долгу службы! – бить людей?
ИГОРЬ. Я не по этой причине. Работы нет в городе…
МЕЗГИРЬ. Да или нет? Знал, что будешь бить людей? Или не знал? Да или нет?
ИГОРЬ. Ну… Нет, порядок наводить надо как-то…
МЕЗГИРЬ. Я тебя спрашиваю: ты знал, что будешь бить людей?
ИГОРЬ. Ну, знал. Вы чего хотите, я не пойму?
МЕЗГИРЬ. Уже ничего. Я все понял, Игорек. Все вы, кто идет на эту службу, знаете, что вы будете бить людей. Вы об этом знаете. Но все равно идете. И я тебе даже объясню, чем вы себя успокаиваете. Вы заранее не считаете нас за людей. Вы бьете нас с теми же эмоциями, с какими бьют бешеных собак. Ты хоть понимаешь, что вы все – психически больные? Потому что нормальный человек не пойдет служить туда, где ему предлагают унижать и уничтожать других!
КУЛИЧЕНКО. Понимаю вашу логику. Но кто будет служить тогда?
МЕЗГИРЬ. Они и будут. Люди, сделавшие свой выбор.
СНЕЖАНА. Выроб.
МИХАЕВА. Ты что все время слова коверкаешь? Думаешь, смешно?
СНЕЖАНА. Интересно. Слова сразу другие становятся. Жизнь – зижнь. Сразу как-то правдивей! Говорят: (торжественно) жизнь! А на самом деле (кисло) – зижнь. Зеленая, как понос. Или: не смерть, а сремть! Наоборот, сразу веселее.
НАТАЛЬЯ. Так. Помолчали все, пожалуйста!
Комната Нины.
МАТВЕЙ. Нинчик. Ты вот на меня наехала… Испортила момент…
НИНА. Какой еще момент?
МАТВЕЙ. Я собирался… В общем, я делаю тебе предложение. Нина, выходи за меня замуж. (Встает перед ней на колени.)
НИНА. Да ну тебя.
МАТВЕЙ. Я серьезно! Нина! Я не могу без тебя жить! (Быстро идет к двери, закрывает ее на задвижку, возвращается, обнимает Нину, целует.) Ты лучшая девушка на свете. Я тебя обожаю. Я умираю. Нинчик…
Она уступает, Матвей начинает расстегивать ее одежду, валит на постель. Они лихорадочно раздеваются, путаясь в одеяле.
Гостиная.
НАТАЛЬЯ. Короче, так. (Игорю.) Молодой человек, я порядки знаю, сама работаю в определенных структурах. Если узнают, что во время вашей акции человек умер, вас по головке не погладят. Ведь это вы его фактически загнали и довели до сердечного приступа.
ИГОРЬ. Да я…
НАТАЛЬЯ. Помолчите пока! (Мезгирю.) Вам тоже ни к чему, если будут говорить, что вы вовлекли пенсионера в свои ряды, а он погиб по вашей милости.
МЕЗГИРЬ. Знакомая софистика.
МАРГО. Вообще-то она права в чем-то.
МЕЗГИРЬ. К сожалению. Эти гады любой факт могут обратить против нас.
НАТАЛЬЯ. Вот и отлично. (Снежане.) Тебе, я думаю, объяснять не надо, почему лучше уйти.
СНЕЖАНА. Объясните, я послушаю.
НАТАЛЬЯ (не ответив; Михаевой). Вы тоже сказали, что вам это все ни к чему.
МИХАЕВА. Естественно.
НАТАЛЬЯ. Поэтому сейчас все расходятся. Игорь говорит своим, что все в порядке. (Игорю.) В твоих же интересах, иначе все будут свидетелями, что это ты виноват. А мы тут остаемся своей семьей, я вызываю, кого надо, объясняю, что больной старик не мог дойти домой, позвонил нам, мы открыли, он вошел и умер. И все. Никаких проблем, никакого криминала, никакой лишней огласки. Обычный случай. Согласны?
МИХАЕВА. Вы мудрая женщина. Уважаю. Матвей! Матвей, выходи, мы тут кое-что решили!
КУЛИЧЕНКО. Мы ничего не решили! Я не хочу врать! И так всю жизнь вру!
НАТАЛЬЯ. Это новость. Кому ты врешь? Пенсионерам – что ставишь им протезы не с напылением, а золотые?
КУЛИЧЕНКО. Я стоматолог, а не протезист! Двадцать пять лет вместе живем, а ты не удосужилась понять, чем я занимаюсь! Я не дергаю, не протезирую, я лечу – трудно понять? А с напылением вместо золотых, это я тебе про других рассказывал!
НАТАЛЬЯ. Не надо по пустякам…
КУЛИЧЕНКО. А вру я – тебе! Каждый день! Потому что каждый день я работаю будто бы по десять часов, а на самом деле – по восемь! Потому что потом я захожу на два часа в одно местечко и сначала выпиваю, а потом трезвею, жвачку жую, курю, чтобы ты не унюхала. И так уже много лет! Не потому, что я пьяница. А потому, что без этого я бы вообще домой не вернулся к тебе! Хотя бы два часа свободы каждый день. Не хочу врать! Как есть – так и есть! Вызываем врачей, следователей, говорим, как было! Потому что сегодня его убили и замазали, завтра меня убьют – и скажут, что так и было! Не хочу!
НАТАЛЬЯ. Кто убил? Человек сам умер!
КУЛИЧЕНКО. Никто сам не умирает! Мы убиваем друг друга – каждый день и каждый час!
НАТАЛЬЯ. Ну, понес!
КУЛИЧЕНКО. А главное – страх нас убивает! Вдруг завтра уволят? Вдруг заболеем? Вдруг дом начнут сносить? Вдруг инфляция, голод, эпидемия? Зубами держимся за то, чтобы ничего не менять! Каждый день одно и то же! Каждый Новый год – шампанское и оливье! Да еще с луком! (Наталье). Сколько раз тебе говорил, ненавижу сырой лук! Вкус, запах!
МИХАЕВА. Без лука оливье не делают.
КУЛИЧЕНКО. Нет, обязательно с луком! Потому что так правильно! Кто сказал? В какой конституции записано, что нельзя оливье без лука? Ведь это с ума можно сойти! (Хватает тарелку, грохает ее об стену.)
МАРГО. Наш человек!
КУЛИЧЕНКО. Хватит бояться жизни, пусть жизнь нас боится! Посторонись, я иду!
Из-за стены слышны стоны, которые поочередно издают Нина и Матвей, они сопровождают каждую реплику.
На улицу! К людям! На воздух!
Стоны сливаются в один сладостный крик.
В будущее!
Общая пауза.
(Резко скиснув.) Хотя… Может, в наше время самое простое и есть самое лучшее. Даже революционное. Жить, рожать детей. (Наталье.). Было бы у нас трое или четверо, как я хотел, не сидел бы по два часа в пивнушке…
МАРГО. Скуксился дяденька. Ты, Саша, прав был, когда говорил, что обывателя хватает на пять минут.
МЕЗГИРЬ. Эти пять минут можно использовать.
КУЛИЧЕНКО (показывает ему кукиш). Вот ты меня используешь. И пошли, в самом деле, из моего дома!
МАРГО (отодвигает штору, смотрит; Мезгирю). Стоят… Наши разошлись все, вообще пусто. А эти стоят. Засекли, наверно, что мы сюда вбежали.
ИГОРЬ. Я могу договориться.
МАРГО. Знаю, как вы договариваетесь.
МЕЗГИРЬ. Вот именно. В прошлый раз тоже песни пели: «пройдем, мирно побеседуем». И так побеседовали, что я…
КУЛИЧЕНКО. Вы, кстати, так и не объяснили, за что вы боретесь? Или против чего?
МАРГО. Против салата оливье.
СНЕЖАНА (подходит к столу, садится, накладывает себе салата, ест).
Раздразнили своими разговорами. (Куличенко.) А вы зря, сырой лук полезно есть. Я читала – повышает потенцию.
НАТАЛЬЯ. Ему не надо.
КУЛИЧЕНКО. А зачем? У тебя Погосян есть.
НАТАЛЬЯ. Какой Погосян? Иди проспись!
КУЛИЧЕНКО. Думаешь, весь город знает, а я не знаю?
МАРГО. Вот. В этом и вопрос. Знаем, а молчим. Так и живем. Мы против этого тоже.
В гостиную, держась под руку, входят Нина и Матвей.
НИНА. Ну, давай.
МАТВЕЙ. Уважаемые родители! В эту новогоднюю ночь… Кстати, двадцать минут осталось… Мы решили торжественно объявить, что решили с Ниной пожениться. Окончательно и бесповоротно.
СНЕЖАНА. И обжалованию не подлежит.
НИНА. Помолчи, а?
Игорь наклоняется, цепляет ртом со стола ртом какие-то куски, жует, пытается ухватить рюмку. Марго, заметив это, помогает ему.
НАТАЛЬЯ. Ну, и слава богу! Это главное. Владик, поздравь, что ты как замороженный?
КУЛИЧЕНКО. Действительно… Дорогие мои…
Снежана берет тарелку, несет в кухню.
МАРГО. Ты куда?
СНЕЖАНА. Тарелку вымыть. Рефлекс. Долго в общежитии жила, там было правило у нас: поел – сразу мой тарелку. (Уходит в кухню.)
КУЛИЧЕНКО. Дорогие мои! Наташа права! (Обнимает Наталью за плечо.) Жена моя дорогая, умница! Она права! Это главное! Исаак родил Авраама, Авраам еще кого-то там…
МЕЗГИРЬ. Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова, Иаков родил Иуду.
МИХАЕВА. Это который Христа предал?
МЕЗГИРЬ. Намного раньше. Иуда было распространенным именем.
МИХАЕВА. Правда? А я думала – один.
КУЛИЧЕНКО. Неважно! Важно, что род продолжается! Дети мои, если вы подарите наследников… Я тогда пойму, что жил не зря… (Вытирает ладонью глаза.) Желаю вам… Мы вот с мамой… Конечно, были всякие трения… Но надо уметь находить нужный нонсенс.
МЕЗГИРЬ (скучая). Консенсус.
КУЛИЧЕНКО. Неважно. Короче…
НАТАЛЬЯ. Ох, утка же! (Бежит в кухню, где Снежана моет тарелку и заодно еще какую-то грязную посуду; достает из духовки утку, несет к столу.)
МИХАЕВА. Помочь?
НАТАЛЬЯ. Уже несу. А то Новый год, а мы без горячего. Тарелки нужны большие.
МАТВЕЙ. Я принесу, я знаю, где. (Идет на кухню.)
Нина направляется за ним, но Михаева ее перехватывает.
МИХАЕВА. Ниночка, ты извини за вопрос… Как бы это… А ты не беременная?
НИНА. С чего вы взяли?
МИХАЕВА. Ну, бывает… Просто браки, основанные на беременности, они не всегда прочные. Я вот с мужем, если честно, тоже перед свадьбой, думала, ребенок закрепит наши отношения… А на самом деле… (Отводит Нину в сторону, шепчет.)
ИГОРЬ (Мезгирю). Между прочим, вы не правы. Я пошел служить потому, что у меня дядя тоже по этой линии. Наследственность.
МЕЗГИРЬ. Ломброзо это хорошо описывал. Про наследственность.
ИГОРЬ. Кто?
МЕЗГИРЬ (Марго). Голова кружится. Не надо было пить. Может, позвонить нашим, пусть придут, выручат как-то?
МАРГО. Их не подпустят. А почему тебе никто не звонит?
МЕЗГИРЬ. Я выключил телефон. Он наверняка на прослушке.
МАРГО. Потерпи, Саша. Может, ляжешь?
МЕЗГИРЬ. Неплохо бы.
МАРГО (Игорю). Извини, Игорек. (Заклеивает ему рот, ведет Мезгиря в спальню хозяева; всем). Мы на минутку.
Матвей и Снежана на кухне.
МАТВЕЙ (доставая из шкафчика тарелки, торопливо) Учти, если еще раз… Я тебя в любом месте достану и шею сверну. Ясно?
СНЕЖАНА. Серьезный юноша.
МАТВЕЙ. Когда вообще мы с тобой были, не припомню. Ты где живешь?
СНЕЖАНА. Забыл?
МАТВЕЙ. Вас много, я один. Но что десять раз, ты врешь, я бы запомнил. Почему я тебя не помню?
СНЕЖАНА. Ты пьяный был. Но все равно понравился мне.
МАТВЕЙ. Ясно. Ты мне тоже. Телефон дай. (Достает из кармана маленький блокнот, ручку.) Вот тут запиши, быстро.
Снежана записывает. Нина, закончив разговор с Михаевой, идет в кухню. Матвей подхватывает тарелки, несет навстречу ей.
НИНА. Еще надо?
МАТВЕЙ. Да хватит. (Уносит тарелки в гостиную.)
Нина подходит к Снежане.
СНЕЖАНА. Все поняла, больше не буду, придет – прогоню.
НИНА. Нет. Я не об этом. Вы же все знаете друг друга. Так вот. Если он действительно придет к тебе или к вашим кому-то, позвонишь мне? Я хочу быть в курсе, понимаешь? Если честно, я допускаю, что мужчина может иногда… Я сама не белочка, у меня во время Матвея был один. Но увлечься на пару часов – это не в счет, а серьезные отношения, семья – это святое. Ведь так?
СНЕЖАНА. Конечно.
НИНА. Я терпеть не могу, когда чего-то не знаю. А он действительно часто к тебе приходил?
СНЕЖАНА. Один раз – и то не помнит. Сама знаешь, у мужика память – на кончике. Чешется – помнит. Перестало чесаться – забыл.
НИНА. Учти, я по-доброму прошу. А если начнешь вести двойную игру – сожгу рожу кислотой. За мной не задержится, я серьезно.
СНЕЖАНА. Верю.
НИНА. Умные девушки всегда договорятся. (Оглядывается, достает деньги.) Вот, возьми. Аванс за информацию.
СНЕЖАНА. За это не беру.
НИНА. Возьми, я сказала! (Сует деньги ей за пазуху). Ничего объем. Своя, силикон?
СНЕЖАНА. Своя.
НИНА. Я знаю, он любит побольше. А у меня маловато. А силикон делать – как буду ребенка кормить, когда рожу? (Опять оглядывается, закуривает.) Курение может вызвать рак молочной железы! (Помолчав). А может и не вызвать.
Гостиная.
Куличенко разделывает утку, а Наталья раскладывает куски по тарелкам, которые расставляет Михаева. Матвей, оглянувшись на недвижимого Караморчука, что-то шепчет Нине, та кивает. Он идет в прихожую, приносит оттуда коврик и кладет поверх пальто, которым накрыт старик, чтобы плотнее закрыть тело.
Спальня хозяев. На широкой кровати лежит Мезгирь.
МАРГО (щупает ему лоб). Полежишь один? Надо держать на контроле, а то мало ли.
МЕЗГИРЬ. Похоже, перина пуховая. Хозяева любят комфорт. Я весь утонул. Весной махнем куда-нибудь к морю? Вдвоем? Только без твоих детей, ладно? Устал я что-то. Может, не надо этого ничего? Может, я уже никому не нужен?
МАРГО. Ты очень нужен. Тебя слышат. За тобой идут.
МЕЗГИРЬ. Пока еще да. Так махнем? На лодочке отплывем и будем качаться на волнах…
МАРГО. К весне у меня семь месяцев будет.
МЕЗГИРЬ. Чего?
МАРГО. Беременности.
МЕЗГИРЬ. А сейчас сколько?
МАРГО. Четырнадцатая неделя.
МЕЗГИРЬ. Совсем незаметно.
МАРГО. Там замечать нечего, он грамм пятнадцать всего весит.
МЕЗГИРЬ. А от кого?
МАРГО. Хамский вопрос вообще-то.
МЕЗГИРЬ (садится на кровати). Я предупреждал – детей не хочу. Мне нельзя. Я в любой момент могу оказаться в тюрьме. Меня могут покалечить, убить.
МАРГО. Не беспокойся, двоих ращу – и третьего выращу. Мама поможет.
МЕЗГИРЬ. Нет, но посоветоваться можно было?
МАРГО. О чем? Трахаться с тобой или нет?
МЕЗГИРЬ. Не валяй дурочку! (Встает.) Все, надоело мне здесь! Пусть хватают, бьют! Еще немного, и я сам тут забеременею! Тут в воздухе носятся сперматозоиды пошлости! (Идет в гостиную.)
За столом снова собрались все.
НАТАЛЬЯ. Утка остынет, угощайтесь, пожалуйста! (Смотрит на часы.) Господи, минута осталась! Владик, открывай шампанское! Телевизор включи!
МАТВЕЙ. Я открою. (Берет бутылку.)
Куличенко включает телевизор. Слышно тиканье часов.
НИНА. Забыли! Желание надо загадать, примета же: что под Новый год пожелаешь – сбудется.
СНЕЖАНА. Ерунда. Сто раз проверяла…
КУЛИЧЕНКО. Лично я хочу пожелать мира во всем мире и чтобы…
НИНА. Молча! Надо молча! И самое важное!
Бьют куранты. Не двенадцать раз, а меньше — по числу присутствующих на сцене, — каждым ударом отмечая следующий монолог. Кто-то смотрит в пространство, улыбаясь, кто-то на другого – словно, загадывая свое желание, хочет подглядеть и чужое. Все говорят очень быстро.
НИНА. Детей хочу. Ребенка то есть, а хорошо бы двойню, я видела – в колясках двое едут, так здорово, так хорошо! И они сразу будут друзья. Мальчики. Или девочки? Нет сначала мальчики или мальчик, Матвею будет приятно, а потом девочку. И чтобы Матвей мне не изменял. Нет, одно желание. Родить ребенка. А свадьба? Не просто же так родить? То есть опять два желания – замуж и родить? Нет, это одно и то же, два в одном: замуж и родить. Одно из другого вытекает. Почему я не могу залететь никак? Не предохраняюсь же, хотя ему говорю, что предохраняюсь. А почему-то нет. Я читала: когда слишком частый секс, сперма не успевает созреть. Надо реже. Но мы и так не каждый день. Короче, родить. Маленький, розовый, улыбается: мама, мама, мама! Папа, папа, папа! Хорошенький мой, золото мое, красавчик мой!
МАРГО. Родить – и хорошо бы без кесарева. А то распашут до горла, знаю я их, да еще шов некрасивый сделают, а Сашка эстет, любит гладкую кожу, старый козел. Я ему разонравлюсь, бросит. Хотя и так бросит, это ясно. Сколько у него их было, я только очередная. И пусть. Родить без кесарева. А если большой? Черт с ним, пусть режут, лишь бы здоровый. Родить. А Сашка пусть выздоровеет. Это довесок. Пожелание с прицепом. И скорее бы домой, к своим. Маргоша ты, Маргоша, вечно ты хочешь всего и сразу!
КУЛИЧЕНКО. Выиграть в лотерею, купить квартиру и убраться от них к чертовой матери! Жить одному. Пришел, картошечки сам себе пожарил… Огурчики соленые… Водочки сам себе налил, сам выпил, никто в рот не смотрит. Лег, включил телевизор… Господи, всего-то для счастья как мало надо человеку! Нереально, нет, зачеркиваю. Ни разу не выигрывал ни в какую лотерею. А почему просто не уехать без всякой лотереи? Дымшиц вон уехал в Германию, правда, с семьей, и он еврей, ему легче, все бросил, лаборантом работал, а сейчас уже у него своя клиентура, косметические имплантаты ставит, огребает бешеные деньги… Почему нет? Сорок пять лет – не возраст. Башкиров в сорок восемь женился на студентке, ей двадцать лет всего. Нереально. Надо что-то реальное. Не уеду, да и не хочу. Хочу, чтобы у Нины все было хорошо. Да, это важно. Чтобы у нее все было хорошо, а остальное – нормально. Как было. Чтобы не было хуже, а у нее все хорошо, вот, это настоящее, чего хочу. И у Натальи чтобы… Я ведь люблю их, как ни странно. Родные мои… Хорошие… (Глаза увлажняются.)
МЕЗГИРЬ. Хочу, чтобы мы стали настоящей политической силой со мной во главе. Не потому, что я нескромный, а просто лучше меня никто не понимает, что нужно делать. Это объективно. Нет. То есть да, но это и так произойдет, я верю. И в меня верят. Это и так будет, надо загадать что-то, что под вопросом. Как что? Голова же! Вдруг заражение, кровоизлияние, инсульт? Буду лежать парализованный, гадить под себя. Ни одна девушка с таким не захочет. А я это люблю, очень люблю. Загадываю: чтобы с головой было в порядке, чтобы я был здоров. Остальное приложится. Мне пятьдесят четыре скоро, в пятьдесят четыре Ленин умер. С ума сойти, мне будет столько, сколько Ленину! Всегда казался историческим стариком, его друзья так и звали – Старик. Дедушка Ленин. Какой на хрен дедушка, пятьдесят четыре всего! А лежал весь гнилой, ничего не соображал, с ложечки кормили. Я хочу прожить не меньше семидесяти пяти. Ага, так и пожелаем: прожить не меньше семидесяти пяти. Минутку, это же на всю оставшуюся жизнь, а надо на этот год. Тогда – голова. Чтобы с головой ничего не случилось. Главное здоровье, остальное приложится. Народное пожелание. Народ туп и ленив, ему ничего не надо, но иногда он попадает в точку. Остальное приложится. Точка.
НАТАЛЬЯ. Пусть они все исчезнут. А мне опять будет двадцать пять лет. Нет этой сволочной работы, этого Погосяна, Ниночке пять годиков, вся в кудряшках, глаза огромные, Владик молодой, красивый, веселый. Пусть невыполнимо, неважно, это не квартальный план. Хочу невыполнимого. Хочу счастья. Неважно, откуда, почему, за что, от кого. Хочу счастья – и все. У меня уже сто лет не было счастья, просыпаюсь, как на каторгу. Господи, дай мне счастья немножко, как там молятся? Хлеб наш насущный даждь нам днесь! Да. Счастье насущное даждь мне днесь. Хоть немножко, по минутке на день. Хотя бы, Господи! Я в тебя не верю, но как верить, если счастья нет? Я почти уже верю. Я почти уже счастлива! Я счастлива! Господи, спасибо тебе! В самом деле – вот муж, дочь, квартира хорошая, работа есть, дочь учится, замуж выйдет, да хоть и не выйдет, главное, все живы, здоровы, на столе всего полно, елка горит, разве не счастье? Я счастлива! Я счастлива – и ничего мне больше не надо! Обойдусь!
МИХАЕВА. Чего я хочу, чего хочу, чего хочу? Время же идет! Чтобы литературу оставили. Они же, идиоты, собираются литературу на факультатив перевести, законодатели хреновы, значит, у меня часов меньше, заработок меньше, чем я буду добирать, «домоводством», что ли? И какое воспитание у школьников без литературы? Что еще? Всего не пережелаешь, пусть оставят литературу. «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты, как мимолетное виденье, как гений чистой красоты!» Как без этого? Нельзя без этого! И так все отняли, Пушкина хоть не трогайте!
МАТВЕЙ. Пора перебираться в Москву, тут масштаб не тот. И как-нибудь без шума развязаться с Ниной. Девочка явно хочет больше, чем заслуживает. И слишком капризная уже сейчас, а что будет потом? В Москву, в Москву, в Москву! «Порше-каррера», трехэтажный дом в Подмосковье, участок два гектара, яхта, личный самолет, еще один дом во Флориде, место в Госдуме… Все, пока хватит, надо быть скромным.
СНЕЖАНА. Чего же я хочу? Это же страшно, я ничего уже не хочу. Я даже хотеть не хочу. Что со мной? Мне же не пятнадцать лет, это в пятнадцать я вены резала, дура, а сейчас что? Хочу любить. И чтобы меня любили. Не обязательно, обойдусь, пусть не любят, сама хочу любить. До смерти, чтобы всю наизнанку вывернуло, любить хочу, любить, любить!
У Игоря заклеен рот, но мы слышим его голос.
ИГОРЬ (поет). «Дывлюсь я на небо, тай думку гадаю: чому я не сокил, чому не литаю?! Чому мени, Боже, ти крилец не дав? Я б землю покинув и в небо злитав!»
Последний удар курантов. Матвей выстреливает пробкой. Звучит гимн. Под его звуки с грохотом падает дверь и в квартиру стремительно входят майор Кравцов и двое «космонавтов», которые сразу занимают позицию у входа.
КРАВЦОВ (подходит к телевизору и выключает его, оборвав гимн, оборачивается ко всем, элегантно козыряет). Майор Кравцов. (Улыбаясь, осматривается). С Новым годом!
МИХАЕВА. И вас так же. Мы тут случайно, мы в гостях, а тут такое безобразие…
КРАВЦОВ. Потом расскажете. (Игорю.) Боец, ты что тут расселся?
Игорь мычит, показывает связанные руки. Кравцов делает знак одному из «космонавтов», тот развязывает Игоря, отрывает со рта скотч.
ИГОРЬ. Павел Сергеевич, я за ними бежал, а они… (Встает, достает шлем из-под стола, куда тот закатился, напяливает на голову).
КРАВЦОВ. Все ясно. Нападение на сотрудника правоохранительных органов, взятие в заложники.
МАРГО. Он сам на нас напал!
КРАВЦОВ. Маргоша, радость моя, не трудись! На этот раз дело серьезное, два-три года тюрьмы светит тебе. Кто твоих детишек кормить будет? Господин Мезгирь? Он сам тунеядец.
МЕЗГИРЬ. Попрошу при исполнении не оскорблять!
КРАВЦОВ. А кто при исполнении? Ты, что ли? Чего ты такое исполняешь? Ладно, марш на выход. Тебя там лимузин с решеткой ждет.
МЕЗГИРЬ. На каком основании?
КРАВЦОВ. Организация несанкционированного митинга. Не считая захвата заложника.
МЕЗГИРЬ. Никто его не захватывал! А митинг давно кончился.
КРАВЦОВ. Ведь опытный человек, а споришь. Ну, хорошо, за оказание сопротивления органам правопорядка.
МЕЗГИРЬ. Я не оказываю!
КРАВЦОВ. Как же не оказываешь? Я тебе говорю – на выход, а ты сопротивляешься. Значит – оказываешь.
МЕЗГИРЬ. Ладно. В суде встретимся! А ее не трогайте, она беременная, между прочим.
КРАВЦОВ. Вот в тюрьме и родит.
ИГОРЬ (подходит к Мезгирю). Чего стоишь? Пошел!
Мезгирь идет к двери, Игорь бьет его сзади дубинкой по голове.
МАРГО (выхватывает пистолет). Не шевелиться! На пол все! Быстро на пол, я сказала!
КРАВЦОВ (медленно идет к ней). Маргоша, ты что? Разве так можно? Сама же пожалеешь. Вот убьешь меня, например, ты представляешь, как моя мама будет на могиле рыдать? Твоя бы рыдала?
МАРГО. Я выстрелю!
КРАВЦОВ. Не выстрелишь, Марго. Дай сюда.
МАРГО. Выстрелю! (Отдает пистолет.)
КУЛИЧЕНКО. Надо же, какое геройство.
КРАВЦОВ (направляет на него пистолет, слышится щелчок). Пиф-паф! Не дают нашим бойцам боевых патронов, вот какая жалость. Пистолеты дают, а патронов нет. Парадокс! (Игорю). А за потерю оружия, боец, или уволят тебя с плохой характеристикой, или будешь пахать по двенадцать часов каждый день.
ИГОРЬ. Я без сознания был! У нее электрошокер.
МИХАЕВА. И телефоны у всех забрала!
Один из «космонавтов» подходит к Марго, срывает с нее сумку, вываливает содержимое на пол.
КРАВЦОВ. Марго, твой срок растет на глазах до такой статьи, что страшно подумать.
МАРГО (монотонно). Сволочи. Уроды. Шакалы.
КОСМОНАВТ. Пошла! (Бьет Марго дубинкой по рукам, которыми она закрывает голову).
КУЛИЧЕНКО. Что вы делаете? Она же не сопротивляется!
ИГОРЬ. Тебе тоже надо? (Кравцову.) Разрешите?
КУЛИЧЕНКО. Чисто дидактически.
«Космонавты» хватают Марго и Мезгиря, передают кому-то в прихожей и возвращаются.
ГОЛОС МАРГО. У нас одежда там осталась!
Один из «космонавтов» берет куртки Мезгиря и Марго и швыряет их в прихожую. Игорь неспешно подходит к отступающему Куличенко.
КУЛИЧЕНКО. Только попробуй!
Игорь замахивается дубинкой, но бьет кулаком под дых, Куличенко валится на пол.
НАТАЛЬЯ. Вы что?! Вы совсем с ума сошли? Вы знаете, где я работаю? Владик! (Склоняется над мужем.)
КРАВЦОВ. Документы предъявили все.
НАТАЛЬЯ. Мы здесь живем, какие еще документы! Я в суд подам за вторжение в частную квартиру!
КРАВЦОВ. Это не вторжение, а освобождение заложника и пресечение других противоправных действий.
Наталья поднимает мужа, помогает ему сесть, тот держится за живот.
Снежана, Матвей и Михаева отдают Кравцову паспорта, он их рассматривает.
КРАВЦОВ. Михаев Матвей… Знаем, знаем. Производство водки из солярки, нарзана из канализации, итальянской мебели из русских опилок.
МАТВЕЙ. Наговаривают на меня. А вы без доказательств не имеете права! Мы с Сергеем Ильичом на эту тему уже беседовали.
КРАВЦОВ. Неужели? А почему я не знаю?
МАТВЕЙ. Теперь знаете.
КРАВЦОВ. Ладно, мы эту тему еще продолжим.
МИХАЕВА. Матюша, о чем он?
МАТВЕЙ. Потом объясню.
КРАВЦОВ (смотрит паспорт Снежаны.) Тишкова Анна Анатольевна. Минуточку. Вы что, актриса, что ли?
СНЕЖАНА. А вы ходите в театр?
КРАВЦОВ. Племянник у меня там работает, Витя Лахов, знаете, конечно?
СНЕЖАНА. Само собой.
КРАВЦОВ. Я на каждую премьеру хожу, всех актеров знаю. Вы как здесь?
СНЕЖАНА. Шла по улице, эти налетели, смяли, побежали. Я вообще-то на елку в детский дом шла. Шефское выступление.
НИНА. Врет она, она проститутка!
СНЕЖАНА. Я пошутила. Наверно, не очень удачно. У нас спектакль идет «Снегурочка», я там в таком вот наряде прихожу в дом и встречаю человека, которого любила. А он как раз собирается жениться на другой. Ну, и я, то есть героиня, Снежана ее зовут, она делает все, чтобы расстроить брак. Даже проституткой представляется. Я и решила порепетировать. Вообще эта роль меня испортила, я перестала верить в любовь и счастье. (Нине.) Не выходи за него, он тебе предложение делал, а сам у меня в кухне телефончик спросил. В кармане у него, в блокнотике записан, можешь посмотреть. Ох, какая же я стерва…
МАТВЕЙ. Нина…
Нина идет к себе в комнату.
КРАВЦОВ. Девушка, я с вами еще не закончил!
НИНА. Да пошел ты!
КРАВЦОВ (Наталье). Плохо дочь воспитываете.
НАТАЛЬЯ. Помолчали бы насчет воспитания. Изуверы. Учтите, завтра же и Сергей Ильич будет в курсе, и Анатолий Игоревич, и сама Светлана Ефимовна!
КРАВЦОВ. Это хорошо. Пусть знают, что порядочные люди связались с асоциальными элементами.
НАТАЛЬЯ. Они сами сюда вломились! Потому что ваш этот за ними гнался! И за побои мужа тоже ответите!
КРАВЦОВ. Какие побои? Заболел у человека живот, бывает. Вы лучше ловите момент моей доброты, я ведь вас всех в лимузин могу пригласить. А пока – отдыхайте. С наступившим вас, здоровья, счастья, успехов в труде и личной жизни! (Поворачивается, чтобы уйти, но натыкается на лежащего Караморчука, который кажется грудой тряпок, из-под которой видны только ноги.) Опа! А это уже совсем интересно! (Делает знак «космонавтам», те сдергивают коврик и пальто). И кто его?
КУЛИЧЕНКО. Ваш сотрудник. Загнал до сердечного приступа. Он не выдержал и умер.
МИХАЕВА. Буквально только что, мы как раз собирались врачей вызвать и органы, как положено.
КРАВЦОВ. Сотрудник, говорите? Следствие покажет. Неприятное у вас положение.
НАТАЛЬЯ. Вы на что намекаете? Мы, что ли, его убили? Зачем нам убивать пожилого больного человека?
КРАВЦОВ. Мало ли. Человек умер – квартира освободилась. А вы в коммунальной службе работаете, можете ее оприходовать под себя.
НАТАЛЬЯ. Откуда вы знаете?
КРАВЦОВ. Обижаете! Думаете, мы будем кому попало дверь ломать? Мы сначала узнали, кто, чего. Это сначала мои бойцы наугад по этажам бегали, а потом я подключился. Начал логически мыслить. Они мне говорят: в восьмой квартире старик больной, не открыл. Пробиваем по базам – какой там старик в восьмой квартире? Нет никакого старика в восьмой квартире. А есть в восьмой квартире семья, про которую мы тут же все узнали. И тут же все стало ясно. (Куличенко). Кстати, у меня коренной слева внизу ноет, можно к вам на днях заглянуть?
КУЛИЧЕНКО. Хам!
КРАВЦОВ. Альмагель выпейте, помогает. У вас, наверно, кислотность повышенная. У меня вот повышенная, я диету соблюдаю. Ничего жирного, острого, сырых овощей нельзя, лук репчатый и чеснок – категорически, черный хлеб ни в коем случае, минералку только не газированную. Хочется, а не ем, терплю. Нам с вами надо в форме все время быть, с людьми работаем. (Достает телефон, нажимает на кнопки.) Печенкин? Я тут в основном разобрался, Мезгиря взял и Маргошу, но тут еще жмурик случайный. Да нет, от сердца помер естественным порядком. Позвони врачам и сам приезжай, надо оформить, как полагается. Все, давай. («Космонавтам»). Накройте его обратно.
Они начинают выполнять приказ, но вдруг останавливаются.
КОСМОНАВТ. А он, похоже, живой. Веки дергаются.
КРАВЦОВ (наклоняется). Точно. Дедушка, с прибытием обратно! Ты думал, отмучился, нет, придется еще потерпеть!
Затемнение.
Все, кроме удалившихся пришельцев, сидят за столом. Молчат. Долго.
КУЛИЧЕНКО (наконец встает с рюмкой в руке). Ну, вот… Мы на себе испытали мой постулат, то есть народный… Что жизнь – зебра.
НИНА. Зерба.
КУЛИЧЕНКО. А?
НИНА. Зерба. Блюовь. Нежих и венеста.
Матвей берет ее за руку. Она ее дергает, но не сильно.
КУЛИЧЕНКО. Короче, пусть даже нам плохо, но – слышите? – кому-то ведь хорошо!
За окном петарды, фейерверки, радостные крики.
НАТАЛЬЯ. А кому-то, наоборот, еще хуже.
МИХАЕВА. А в нашем доме под прошлый Новый год вот так тоже пускали всякие фейерверки, и одна ракета влетела через форточку в квартиру и там взорвалась. Люди чудом живы остались.
Все невольно оглядываются на окна. А там все громче звуки и все ярче огни.
Занавес
9
Алексей Слаповский 