«Никто ничего не понимал, а кто пытался понять, путался еще больше.»
Л.Н. Толстой, «Война и мир»
Раннее, серое, но уже светлое утро над городом, над огибающей его рекой, над сосновыми окрестными лесами. На улицах безлюдно и тихо.
Человек выгуливает собаку. Вдруг тихо, вкрадчиво выкатился из-за угла бронетранспортер, проехал немного и встал. Человек уставился на него, как на инопланетный корабль, из которого вот-вот вылезут пришельцы. Откинулся люк, вылез не пришелец, а юный мужчина лет двадцати. Военный. Человек с собакой смотрит на военного, военный смотрит на человека с собакой. Человек с собакой хочет что-то спросить, но то ли стесняется, то ли боится. А военный спрашивает:
— Закурить есть?
Человек с собакой хлопает себя по карманам и виновато отвечает:
— Нет.
И идет дальше, дернув собаку за поводок. Из второго люка выглядывает второй военный и, усмехнувшись, говорит:
— Ты же не куришь, Дёма.
— Не курю.
— А зачем спросил?
Первый с улыбкой отвечает:
— Для конспирации.
Оба тихо смеются, радуясь удачной шутке.
Большая комната с окнами от потолка до пола. Постель, облачно белая и широкая, явно не для супружеского обыденного спанья, а для любовного раздолья. На постели мужчина лет тридцати пяти и женщина – помоложе. Его зовут Вася, ее Аня, что сейчас, когда они спят, не имеет значения. Они безымянны. Они спят как любящие люди: Вася на спине, спокойно и надежно, вытянув левую руку, а Аня на этой руке, как на подушке, уткнувшись в плечо Васи.
Аня проснулась – открылись глаза. Медленно, осторожно поднимает голову. Смотрит на Васю. Улыбается – тоже осторожно, лишь уголками губ, словно боится потревожить сон Васи.
Соскальзывает с постели. Балетно, на цыпочках идет в ванную комнату.
Стоит под душем.
Выходит, берет одежду и идет в другую комнату. Оглянувшись, видит, что Вася смотрит на нее.
— Разбудила? Спи, не вставай.
— Я тебя отвезу.
— Не надо.
— Водитель отвезет.
— Васечка, спасибо, нет. Спи.
Одевшись, она подходит к Васе, целует его.
— Когда ты уже останешься насовсем? – спрашивает Вася.
— Останусь. Не сейчас.
Аня едет в ранней маршрутке. Пассажиры еще не отошли ото сна, но уже готовы к жизни. Вот пожилой крепкий гражданин смотрит вперед смело и твердо, уверенный во всем и более всего в своем нерушимом мнении. Вот старушка с большой сумкой и выражением вечного терпения на лице. Вот работяга лет сорока, некрасивый, скучно одетый, он сбоку от Ани; глянул на нее раз, другой и вдруг слегка расправил плечи и внушительно кашлянул, словно намекая и этой красивой девушке, да и всем остальным, что он мужчина еще вполне ничего себе. А впереди Ани ее ровесница, юная, но опытная женщина с пышными и вьющимися белыми волосами. Она накрашена еще со вчера и сейчас освежает макияж: достала зеркальце, развинтила желтый патрон помады – оружие скорострельной любви, подправляет контур губ, видит в зеркальце улыбающуюся Аню, подозрительно оглядывается: нет ли в улыбке ехидства, нет ли какого хамского намека? Аня продолжает улыбаться доброжелательно и приветливо. Блондинка успокаивается, тоже улыбается. Они смотрят друг на друга, как заговорщицы, будто принадлежат к некоему тайному клану. Блондинка неожиданно спрашивает:
— Ну, и как оно?
Подумав некоторое время, ответить или не ответить, Аня, не поднимая руки, секретно выставляет большой палец.
Блондинка одобрительно кивает пальцу и в благодарность за доверие показывает свой: дескать, и у меня все тип-топ, а остальные пусть завидуют или идут туда, куда сами знают, не маленькие.
Маршрутка въезжает на мост. На нем редкие машины.
Аня смотрит на реку, тянущуюся вдаль, на матово-свинцовую воду.
И вдруг первый солнечный луч сверкнул об воду, а от воды попал в глаза Ане, ее даже ослепило на секунду, она прикрыла глаза.
Маршрутку всю осветило, все повеселели, зашевелились, работяга в скучной одежде еще раз откашлялся, вторично подтверждая свою мужественность, старуха тронула сумку, будто живую – она привыкла проверять имущество при любых изменениях окружающей среды, плохих ли, хороших – ибо никогда на самом деле не знаешь, откуда ждать каверзы. Лишь пожилой гражданин смотрел вперед так же, как и раньше: его ничем не собьешь и ничем не соблазнишь.
При этом старая маршрутка обнаружила в солнечном свете свою неказистую внутренность: пыльные стекла окон, потертый и грязноватый дерматин обивки, грубые ржавые болты, соединяющие самодельные поручни.
Водитель, словно почувствовав спиной вину за свой не роскошный автомобиль, решил это компенсировать – нашел по радио и громко включил бодрую и красивую веселую песню.
«Где ждет меня любовь, я не знаю, — запела певица так весело, что казалось, будто она обманывает и на самом деле все прекрасно знает, — а может, я ее не встречаю! А ты, любимый мой, где-то ходишь, и тоже все меня не находишь!»
Пропев этот содержательный куплет, она ударила припевом:
«Любовь придет, но надо ждать, и все вокруг закружится опять! Ты не жалей, и не грусти, ты только жди, ты то-о-о-о-о-о-о-лько жди!»
Блондинка, мурлыча, подпевает, — видимо, она знает и любит эту песню.
Утро приходит позже на территорию обнесенного высоким забором военного городка, потому что он спрятан в сосновом лесу, куда солнце заглядывает не сразу.
Городок все называют жестко и остро звучащим именем «ОБРОН». Это «ОБРОН» и есть – Отдельная Бригада Особого Назначения, часть номер 6977 внутренних войск. И на стрелке-указателе там, где поворот с большой дороги, значится «ОБРОН», и на автобусной остановке – «ОБРОН», и на КПП – «ОБРОН».
На территории – казармы, различные служебные здания, плац, спортивная площадка с небольшим стадионом, отдельно выстроились панельные четырехэтажные дома с квартирами для офицерских семей и обслуживающего персонала.
Старший лейтенант Толя Свешников с повязкой дежурного по части и пистолетом в кобуре на ремне, как и положено, идет по территории. Бездельная ворона, севшая на ветку, закаркала. Толя поднял шишку, кинул в ворону. Не попал. Ворона взлетела, села на другую ветку, откуда каркнула только один раз, но нагло, как бы со смыслом: «да пошел ты!»
Толя не обиделся – что взять с глупой птицы? Да и кинул он в нее не со зла, а чтобы размяться.
Он направляется к одному из жилых домов.
Тихо входит в квартиру, идет к кроватке, где спит четырехлетний сын Степа. Поправляет одеяло, перегибается, касается губами щеки сына. Гладит пальцами волосики. Выходит – продолжать дежурство.
Он идет мимо клуба, видит там свет. Входит.
Прапорщик Игорь Оскин и капитан Тимур Рыскелов играют на бильярде. Над столом лампы в зеленых абажурах, под абажурами густо плавает табачный дым. Игорь метится кием. Удар, щелчок. Мимо. Очередь Тимура.
— Вы что, спать совсем не собираетесь? – спрашивает Толя.
— Не говори под руку, — отвечает Тимур.
— А счет какой?
— Общий или сегодня? – спрашивает Игорь. – Сегодня двадцать на восемнадцать в мою пользу. А общий, — он достает телефон, смотрит на подсчеты, — Три тысячи двести сорок два на две тысячи девятьсот восемьдесят шесть. В мою опять же.
— Меньше, чем триста, осталось. Догоню, — обещает Тимур.
Удар, щелчок, шар влетает в лузу.
— Ес! – радостно кричит Тимур.
Наконец появилось солнце и в городке, пробилось сквозь деревья. Толя прищурился на него, посмотрел на часы, пошел к воротам.
Он ждет на остановке. Подъезжает маршрутка. Выходит Аня.
— Привет, — говорит Толя.
— Привет, — говорит Аня и целует Толю в щеку. – Как Степа?
— Спит. Сухой, я проверял. Сейчас сдам дежурство и приду.
— Ладно.
Они расходятся: Толя сдавать дежурство, а Аня домой.
Дома, глянув на спящего Степу в щеку, Аня идет в кухню, включает электрический чайник. Прикрывает дверь, потому что чайник громко шумит.
Она пьет чай с печеньем и смотрит в окно. Видит, как по асфальтовой тропинке к дому идет Толя. Аня торопливо допивает чай, идет в комнату, раздвигает диван, наскоро застилает, сбрасывает с себя одежду, надевает ночную рубашку, ложится, укрывается одеялом.
Щелкает замок входной двери… Еле слышный шум воды в ванной…
Толя, уже раздетый, ложится рядом с Аней. Обнимает ее. Ласково дует в шею.
Аня не шевелится.
— Спишь? Опять не дождалась? – спрашивает Толя.
Аня не отвечает.
— Ну, спи…
Вася едет на работу в машине с шофером. Впереди препятствие: целых три бронетранспортера, которые долго и неуклюже разворачиваются на узкой улице, совершая непонятные маневры.
— Как их сюда занесло? – спрашивает Вася водителя.
— А черт их знает.
Вася входит в здание банка. Вывеска: «ЮгКомПромБанк». Охранник спешит открыть ему дверь.
Вася идет к своему кабинету (позолоченная табличка – «УПРАВЛЯЮЩИЙ»), в приемной его ждет ранний посетитель. Вася укоризненно смотрит на секретаршу, женщину лет пятидесяти с большой практикой работы и жизни. Она движением ресниц показывает, что ничего не могла сделать. Посетитель, шустрый мужчина с неестественной улыбкой, протягивает руку Васе:
— Рад видеть, Василий Сергеевич! Я ненадолго.
В кабинете он кладет перед Васей листок со словами:
— Вы ведь патриот нашего города?
Вася читает, морщится.
— Я устал объяснять. Я управляющий. Я наемный работник. Я не могу пойти в хранилище и принести вам чемоданчик с деньгами.
— Можно безналом! – успокаивает шустрый посетитель.
— И безналом не могу. Есть правление, совет директоров, есть люди, которые это решают.
— С ними говорили. Они не против.
— Не против чего? Чтобы я сел в тюрьму? Пусть дадут письменное распоряжение. Чаю хотите?
— Нет, спасибо.
— Не в курсе, зачем в городе бронетехника появилась? – спрашивает Вася.
— Какая бронетехника? – удивляется шустрый человек с таким видом, будто ему все известно про бронетехнику, но неприятно, что о ней узнал посторонний человек.
— Да на улице три штуки сразу встретились.
— И что удивительного? У нас военная часть за рекой. Так как?
— Никак, — решительно отвечает Вася.
Неестественная улыбка на лице шустрого человека сменяется естественным выражением неприязни, что ему даже странным образом идет. Он даже хорошеет в своей откровенной злости.
— Ладно, — со значением выговаривает он.
— Ладно, — легко откликается Вася, не веря в опасность, потому что он молод и потому, что накануне был счастлив с красивой и любимой женщиной.
Именно ее чудесное лицо появляется на мониторе компьютера, когда он его включает.
Степа старается, закинул ногу на спинку кровати, пыхтит, упирается руками. И вот он уже почти перелез. Голова свешивается вниз. Еще немного, и упадет. А Толя и Аня спят.
Аня открывает глаза, вскакивает с постели, бросается к кроватке, успевает подхватить сына. Толя просыпается, смотрит недоуменно.
— Обошлось, — говорит Аня. – Все, вырос он из кроватки. Надо что-то такое купить. Небольшую кровать. Раздвижную, на вырост.
— На выост! – кричит Степа.
Кирпичное одноэтажное строение с вывеской «Универсам». В нем есть все – и продукты, и бытовая химия, и электротовары, и даже кое-какая мебель. Аня и Толя стоят вместе со Степой перед единственной маленькой кроватью ядовито-зеленого цвета. Две прямоугольные подушки на фанерном поддоне, две подушки поменьше у спинки, вот и весь дизайн. Продавщица Элла, ироничная женщина лет сорока, стоит рядом, наблюдая.
— Другого ничего нет? – спрашивает Аня.
— Не-а! – говорит Элла, словно даже хвастаясь.
— А завезти не собираются?
— Для кого? У нас малышковых детей две штуки на весь городок, включая вашего.
— В город надо съездить, — говорит Толя Ане. – Возьму в гараже машину и поедем. Я до вечера свободен, у тебя тоже выходной. Поехали?
— Да она нормальная, — говорит Аня. – Только цвет… А мы покрывалом накроем. Или я чехлы другие сошью.
— Проветримся заодно, — говорит Толя.
— Там проветришься, конечно. Пробки, загазованно все. Ребенка травить.
— Тете Маше оставим.
— Зачем? Сошью чехлы, будет нормально.
— То каждый день в город мотаешься, а то не заманишь тебя туда. Чего это вдруг? – спрашивает Элла Аню с каким-то подтекстом, будто желая сказать больше, чем говорит, но благородно умалчивая.
— Я по работе мотаюсь, — говорит Аня, не глядя на нее.
— Само собой! – сладко соглашается Элла.
Толя везет обвязанную веревками кроватку на большой тележке, Аня ведет за руку Степу, который капризничает, упрямится, кричит:
— Отдай юку! Отдай юку!
Аня отпускает его руку, Степа бежит по траве к детской площадке: качели, сломанная карусель и песочница. Наблюдая за ним, Толя спрашивает:
— Чего это она с тобой так говорила?
— Как?
— Ну… С подвывертом. Ехидно.
— Толя, ты же знаешь, они все завидуют мне. У меня работа в городе, а они тут сидят безвылазно. И из-за тебя злятся: ты непьющий, хороший. А у них мужья или психи, или алкоголики. Или вообще нет у некоторых. Нет, правда, мало нормальных мужей вообще.
— Все нормальные. Просто… Специфика профессии.
Аня трудится в стоматологической клинике. Это клиника хорошая, дорогая, судя по интерьерам. В коридорах кадки с растениями, кофейные автоматы, экраны телевизоров, чтобы коротать время ожидающим приема, кондиционеры, все пациенты в одноразовых синих бахилах, трудолюбивая уборщица натирает и без того чистый пол.
Аня молча работает с пациентом, покорно раскрывшим рот. Быстро, аккуратно. А у соседнего кресла ее коллега и подруга Нина выносит пожилой женщине приговор:
— Коронки не на что уже ставить. Бюгельный протез придется.
— Это с железками?
— Титановые держатели, ничего видно не будет.
— Протез… Я старуха, что ли? Есть же эти – импланты или как? Это лучше?
— Имплантаты? Конечно лучше. Но дороже. Но лучше, даже сравнения нет. Как совсем свои.
— Вот и сделаем. Зять обещал – все оплатит.
Женщина встает с достоинством удаляется. Аня говорит Нине:
— В ее возрасте вживлять – проблема. Так иммунитет опустится, что не поднимешь.
— Тетя хочет быть красивой, почему нет?
— Ну да. Главное – дороже стоит.
— А ты даром работаешь? Для удовольствия? Нет, если друг банкир, можно вообще не работать.
Аня смотрит на Нину и показывает ей глазами на своего пациента: зачем при посторонних?
Нина пожимает плечами: а не надо было первой начинать. Она протирает инструменты и бормочет:
— Я не для денег тоже, но о будущем надо думать. Сегодня у тебя банкир есть – завтра нет. Сегодня у нас с тобой работа есть – завтра нет.
— Чего это ты? Все будет хорошо.
— Ага. Или еще хуже.
Толя входит в кабинет командира части, полковника Сергея Леонидовича Ковалева. Тот играет в шахматы сам с собой.
— Разрешите войти?
Полковник кивает и прикладывает палец к губам: не мешай.
Толя стоит и ждет. Полковник думает. Вот наконец принял решение, двинул фигуру и объявил:
— Шах!
И, продолжая думать, спрашивает:
— Что привело в мою обитель?
— Сергей Леонидович, я тут не расту… И с ребенком в однокомнатной… Я пять лет уже тут.
— А я семь. Что дальше?
— Я бы перевелся.
— Так не делается. Приказ будет о переводе – переведут. Хоть в Сочи, хоть на Сахалин. Ты куда хочешь?
— Все равно. На Сахалин. Нет, серьезно. Могу заявление написать в какую-нибудь дальнюю точку?
— Неужели? Зачем?
— Ну. Бывает же: далеко, зато дают сразу, например, капитанскую должность. Растешь быстрее. Я заинтересован.
— Бывает. В армии все бывает. Нет, Толя. Ты мне самому нужен. Умный, дисциплинированный. Не пьешь.
— Мне нарочно пить, чтобы перевели?
— Мат! – радуется Ковалев. – Чего ты сказал?
— Заявление о переводе…
— Я слышал. Нет. Сверху просигналили: учитывая обстоятельства, никаких кадровых перемещений и состояние готовности к боевой готовности.
— А что-то будет? Учения?
— Хрен его знает. Короче… Жаль, в шахматы ты плохо играешь. А то садись, поучишься.
— У меня занятия в роте.
— Ну, иди.
Аня выходит из клиники, сворачивает за угол. При этом оглядывается, не смотрит ли кто. За углом ждет машина с шофером Васи. Аня быстро садится в нее.
Обнимая Васю в постели, она жалуется:
— Не могу уже. Такое ощущение, что все знают.
— Откуда?
— Нине, подруге с работы, сама сдуру рассказала на Новый год. Выпила шампанского и… Хочется иногда счастьем похвастаться.
— И что? Шантажирует?
— Нет, но… Или из нашего городка Элла-продавщица… Она за товарами в город ездит. Увидела, например, как я в твой дом вхожу. Может такое быть? Вполне. И дежурства эти ночные…
— Элитная стоматология, круглосуточные врачи, это все знают, включая твоего мужа. Если бы не твои дежурства, мы бы с тобой не познакомились.
— Банкир Вася, — улыбается Аня. – А я подумала – ну, какой-нибудь мелкий чиновник. Костюмчик, чубчик. А мы, оказывается, целый банкир.
— Я не банкир.
— Банкир Вася, — ласково дразнит Аня.
— Перестань.
— Васечка-банкирчик…
— Если тебе так тяжело, пора от него уходить. Ты же все решила.
— Я виновата, если он хороший? От плохого мужа уходить легко, а от хорошего… Он хороший, а тебя я люблю. И ты тоже хороший. И богатый.
— Обеспеченный.
— Я же врать не буду, что я об этом не думаю. Я, когда замуж за Толика выходила, представляла все иначе. А у нас в части только медпункт с врачом, фельдшером, медсестрой и уборщицей. Кому я нужна с моими золотыми руками? Сколько мы там еще будем сидеть? Степе образование необходимо, нормальные условия… Ладно, сто раз говорили, не хочу. Мне пора.
— На ночь не останешься?
— Дежурства нет, надо домой возвращаться.
Аня едет в пустой маршрутке. На перекрестке затор. Аня смотрит в окно. На площади у перекрестка какие-то люди. Человек сорок. Один взобрался на возвышение, что-то кричит.
— Кто это там? – спрашивает она.
— А черт их знает, — отвечает водитель. – Вчера тоже гомонили. Полчаса постоять придется.
Войдя в квартиру, Аня сразу чувствует что-то неладное. Степа бежит к ней: «Пивет!», — обнимает за ноги, а она смотрит в сторону кухни. Идет туда. Толя сидит за бутылкой водки, берет с тарелки пальцами квашеную капусту, широко открывает рот, бросает в него капусту. Половина просыпается мимо, на пол, Толя лезет рукой под стол, шарит, находит капустный длинный лепесток и отправляет его туда, куда ему изначально было предназначено.
— Ты пьяный? – удивляется Аня. – Зачем?
— А так. Попробовать.
— Тебе не идет. Ложись спать.
— Только после вас.
Аня укладывает Степу на новый диван.
— Он воняет! – жалуется Степа.
— Не воняет, а пахнет. Скоро выветрится.
— Пахнет, когда хорошо, — не согласен Степа. – А он воняет.
Посидев со Степой, пошептав ему что-то на ушко, Аня ложится спать. Пошатываясь, входит Толя, падает рядом, обнимает Аню.
— Толик, спи.
— Не понял. Ты мне жена или кто?
— Я с тобой с пьяным не хочу.
— Ты и с трезвым не хочешь. Анна, займемся делом!
Аня заворачивается в одеяло с головой. Толя, полежав, встает, отправляется в ванну.
Он стоит под холодным душем. Трясется от холода, но терпит. Потом яростно растирается полотенцем. Причесывается. Смотрит в зеркало: лицо протрезвевшего человека. Чистит зубы, брызгает под мышками дезодорантом.
Теперь он подласкивается к Ане нежно, аккуратно.
— Анечка… Я в норме. Прости. Я тебя люблю. Анечка…
И Аня поворачивается к нему. Толя обнимает ее, целует. В губы, в шею, в плечи. Аня гладит руками его волосы. Словно жалея. Но он принимает за ласку.
Полковник Ковалев проиграл сам себе. Щелкает пальцем по фигуре короля, она падает. Ковалев включает телевизор. Не видно, что там показывают, но видно, что ему не нравится. Он выключает телевизор, подходит к шкафу, где имеется полка с книгами. Достал одну книгу, полистал, поставил обратно, достал вторую, полистал. И тоже поставил. Сел за стол. Глянул на часы. Ровно два. Взялся за телефон.
Капитан Рыскелов вскакивает, хватает трубку.
— Тревога, капитан, — говорит ему Ковалев.
— Доброй ночи, Сергей Леонидович.
— Ты не понял, Тимур? Тревога, я сказал.
— Извините. Учебная?
— Твою-то мать, товарищ капитан, вы охренели или где? Я объявляю: тревога! Что вы должны ответить? Есть! – и исполнять. Что не ясно?
— Есть, товарищ полковник!
Самозабвенное лицо Толи.
— Анечка, Анечка, Анечка… — шепчет он.
— Молчи, — просит Аня. – Отвлекаешь.
Звонит телефон.
Толя не обращает внимания.
— Вдруг по службе? – говорит Аня.
Толя продолжает. Телефон звонит. Толя не выдерживает, дотягивается до телефона. Но продолжает.
— Товарищ старший лейтенант, тревога! – командно кричит Рыскелов.
— Тимур, ты? – не понимает Толя. – Какая тревога, ты чего?
— Отвечать «есть» и бежать в роту, товарищ старший лейтенант! Быстро!
Толя быстро входит в казарму. Чуть в стороне, чтобы обозначить некоторую привилегированность, кровать сержанта Сережи. Толя касается пальцами его плеча, Сережа тут же вскакивает.
— Сережа, подъем, тревога, — говорит Толя. – Не подведи.
— Есть, товарищ старший лейтенант, — отвечает Сережа и, вытянувшись во весь свой немалый рост, зычно кричит:
— Орлы, подъем, тревога! Кто последний – обломаю крылья!
Солдаты вскакивают.
В двух других казармах бойцы тоже спешно одеваются, бегут в оружейную комнату, получают автоматы.
Батальон выстраивается на плацу. Три роты – Толи и еще двух старлеев. Рота Толи построилась первой. Капитан Рыскелов подгоняет старлеев и солдат, нервничает. Прапорщик Оскин стоит поодаль, зевая – он как бы и тут, но как бы и ни при чем. Полковник ходит взад-вперед, демонстративно на сводя глаз с наручных часов.
Наконец все выстроились. Полковник повернулся и осматривает личный состав. Молчит. Старлеи и солдаты застыли. Рыскелов выжидающе смотрит на полковника. Ковалев приближается, идет вдоль шеренг, осматривая воинов. У одного вытянул из-за ворота гимнастерки цветастую футболку. У второго взял запасной магазин, заглянул.
— Почему пустой?
Солдату нечего сказать.
Третий полковника изумил: он не в форменных ботинках, а в тапках.
— Товарищ полковник… — начинает солдат.
— Говорить команды не было! – пресекает Ковалев и манит Рыскелова. Рыскелов идет к полковнику, делая знак командиру роты (не Толе).
— Это что? – показывает полковник.
Рыскелов в свою очередь смотрит на старлея.
— Грибок у него, — объясняет старлей. – Фельдшер прописал три дня в тапках ходить и мазью ма…
— А какого хера он тут, а не в лазарете? – кричит полковник. – Так. Превышение норматива времени в четыре раза! В четыре! А у нас батальон быстрого реагирования! Вы надо мной смеетесь?
Толя хочет возразить, защитить свою роту. Полковник не дает ему слова:
— У тебя в два раза превышение – тоже не подарок! Так. Сейчас отбой, как положено, с раздеванием. Кто в форме ляжет – может не вставать, лежачего на губу отнесут. По казармам разойдись!
Солдаты разбегаются. Полковник стоит, ждет. Ходит. Смотрит на часы. Кричит:
— Тревога!
И опять суматоха, сборы, толкотня, спешка. Выстроились.
— Лучше, но плохо, — говорит полковник. – По казармам!
Все разбегаются.
— Тревога!
Все собираются на плацу.
— По казармам! … Тревога! … По казармам! … Тревога! …
И так до утра.
Утром Рыскелов и Толя, измученные, идут к жилым домам.
— Чего это он вдруг? – спрашивает Толя.
— Вряд ли сам, начальство приказало. Что-то будет.
— Что?
— Не знаю, — Тимур сладко, во весь рот зевает. — В городе шурум-бурум какой-то идет. А ты правда с женой разводишься?
— Кто сказал?
— Если честно, даже не помню. Ты зря. Она у тебя секси. Я бы ее с большим аппетитом…
— Товарищ капитан!
— Извини, шучу, — Рыскелов по-дружески хлопает подчиненного по плечу.
Аня одевает Степу, тетя Маша, женщина лет шестидесяти, ждет.
— Не покупайте ему сами знаете чего, — говорит Аня. – А то он каждый день уже требует.
— Соколад-яйцо! – догадывается Степа, о чем речь.
— Да там и шоколада-то нет, одна видимость, — говорит тетя Маша.
Она уводит Степу. Аня идет в кухню, допивает кофе. Потом одевается. В квартиру входит Толя. Наблюдает. Спрашивает.
— Дежурство?
— Пятница же.
— Ну да. А можешь не ездить?
— Толик, ну что ты…
— Учти, Степку я тебе не отдам.
Аню словно толкнули, она садится, смотрит на Толю.
— Тебе что-то насплетничали?
— Я сам вижу.
— Что ты видишь?
Толя наливает чай, достает из холодильника лимон, отрезает дольку. Кладет в чашку. Открывает сахарницу. Зачерпывает одну ложку сахара, вторую, третью. Мешает сахар. Ложка позвякивает.
— Хорошо, — говорит Аня. – Ладно. Рано или поздно надо поговорить.
— Шла бы ты со своими разговорами. Ничего не хочу знать. Я сказал: Степана не отдам.
— Ты прав. В смысле – не будем наспех. Я вернусь – и поговорим. Ты мудрый, Толик. Ты уникальный.
— А если я тебя сейчас по личику кулачком – уникально будет?
— Хочешь попробовать?
— Уйди, а то… Уйди, сказал! И можешь не возвращаться!
Аня едет в маршрутке. Глаза влажные. Она осторожно прикладывает палец к уголку глаза. Видит знакомую блондинку. Печально усмехается. Та отвечает сочувственной усмешкой: вот так, подруга, не все нам, женщинам, счастье, бывают и постные дни.
При въезде в город у моста задержка. Аня выглядывает. Какие-то люди. Бронетранспортер. Человек с автоматом, но в гражданской одежде, подходит к водителю, о чем-то говорит с ним. Водитель открывает дверь маршрутки. Человек с автоматом заглядывает, осматривает пассажиров и, ничего не сказав, скрывается.
— Что за фигня? – чей-то голос.
Клиника. Работа.
— Что происходит? – спрашивает Аня Нину.
— С ума сошли.
— Кто?
— Все.
— А конкретно?
— Ань, если б я хоть что-то понимала, я бы не тут, а в думе сидела какой-нибудь. Рот не закрывайте, я же сказала! – раздраженно обращается Нина к пациенту.
Тот мычит.
— После все скажете!
В «ЮгКомПромБанк» входят несколько людей в униформе без знаков различия. Разномастно вооруженные – кто с автоматом, кто с пистолетом, а у одного – охотничье ружье-двустволка. Охранник очумел от такой наглости, встал, потянулся к пистолету.
— Руки на стол! – крикнул человек с пистолетом, одетый продуманнее и красивее товарищей, явно главный. Из тех, которых в определенных условиях называют полевыми командирами, даже когда они действуют в городе.
Охранник благоразумно положил руки на стол. Командир кивнул одному из бойцов, совсем мальчику на вид, тот, деловито хмурясь, подскочил, достал пистолет из кобуры охранника и не удержался, расплылся в улыбке, любуясь чудесным предметом боя и смерти, заранее, наверное, представляя свои геройские прицельные действия с максимальным эффектом поражения.
— Возьму себе! – говорит он голосом капризного подростка, которому попробуй возрази хоть папаша, хоть мамаша, все равно сделает по-своему.
Командир кивает.
И вот эти люди в кабинете Васи. Все стоят, командир сидит, закурив и давая возможность Васе ознакомиться с какой-то бумагой.
— Это не документ, — говорит Вася. – И вообще, не понимаю. Вы с оружием. На разбой похоже.
— Чего сказал?! – обиделся мальчик с пистолетом.
Командир строго посмотрел на него.
— А ты позвони Антоненко, он тебе сам подтвердит, — говорит он Васе.
Вася звонит.
— Петр Христианович… — начинает он и умолкает, слушает.
Выслушав, приводит аргументы:
— Я все понимаю. Счет ваш, деньги ваши. Приезжайте и берите, как положено. То, что вы прислали, это даже не чек, это бумажка. Не могу.
Тут один из бойцов прислушался к чему-то, выглянул в коридор. А по коридору бегут несколько человек в форме – в настоящей форме, с погонами.
— Трофим, атас! – нервно говорит он командиру.
Командир вскакивает, бежит к двери, высовывает голову и тут же назад. Мальчик приготовил пистолет к бою.
— Не сейчас! – осаживает его командир. Смотрит на окно. – Открывается?
— Сигнализация сработает, — говорит Вася.
— Пускай!
Бойцы бегут к окну, открывают, взвывает сигнализация. Они по одному быстро и ловко, как стрижи из-под стрехи, выпархивают из окна.
Примчавшиеся люди никого не застают. Старший по званию идет к окну, выглядывает.
— Быстро бегают. Все в порядке? – спрашивает он Васю со служебной заботой, как своего, охраняемого и опекаемого.
— Пока да, — говорит Вася. – А что происходит?
— Бардак происходит. Так, Василий Сергеевич. Мы тут тоже по делу, а не за ними бегаем. Нас прислали Павлюков и Садченко. Необходимо переместить наличные средства в надежное место.
— У нас надежное.
— Уже нет.
— Павлюков и Садченко только два члена правления из девяти. И где они сами? Где соответствующие бумаги?
— Вы что, не понимаете, какая ситуация?
— Если честно, нет. У вас кто начальство? Я бы хотел позвонить.
— Сразу звонить! Звонарь! – старший по званию резко меняет тон на недружественный. – Вот придут сюда ребята с обрезами, они тебе позвонят. Ты этого хочешь?
— А вы чего хотите?
— Я уже сказал.
— Я не понял.
— Ладно. Скоро поймешь.
Люди в погонах уходят.
Вася идет к вахте. Охранник, завидев его, обиженно выкрикивает:
— А что я мог сделать?
Вася смотрит на его нагрудный шеврон с названием охранной фирмы – «Гарант».
— Так. Звони в свой «Гарант», пусть присылают людей, сколько смогут. Оплата аккордная.
А в коридоре толпятся взволнованные сотрудники.
— Будем закрывать банк, — говорит им Вася. – Ключи от хранилища – все комплекты – мне.
— А что случилось?
— Не знаю.
После этого Вася идет к себе, собирает в кабинете бумаги, одновременно нажимая на дисплей телефона, включив громкую связь.
— Анечка? Слушай меня внимательно.
Аня стоит в коридоре клиники, у кофейного автомата. Выслушав, говорит:
— Я на работе, Вася. Как я могу?
— Так много работы? У всех зубы разболелись?
Аня смотрит вокруг.
— Да нет, народа сегодня мало почему-то.
— Именно – почему-то. Жди, я сам за тобой заеду.
Темнеет. Вася и Аня едут в машине. Натыкаются на какую-то демонстрацию. Водитель подает голос:
— Я лучше объеду.
— Да, правильно, — соглашается Вася.
Другая улица перегорожена бронетранспортерами. Опять приходится искать объезд.
Аня держит телефон возле уха. Говорит Васе:
— Тетя Маша не отвечает. Недоступна. Ерунда какая-то.
Она набирает другой номер. Слушает. Нет ответа.
— Это временно, — говорит Вася. – Я тоже никуда не могу дозвониться.
Машина резко тормозит.
— Кто там опять? – спрашивает Вася.
Рука стучит в стекло, водитель опускает его – оставляя небольшую щель.
— Документы! – требует голос.
— Причина остановки? – спрашивает водитель.
В щель пролезает ствол автомата.
— Вышел из машины! Причина ему! Сейчас будет тебе причина!
Водитель, не оробев, ладонью выталкивает ствол, поднимает стекло и блокирует дверь. В стекло ударяет приклад. Раз, другой. Стекло не разбилось, но покрылось густой паутиной мелких трещин.
— Не порть машину, сволочь! – страдая от боли за автомобиль, кричит водитель. – Сейчас выйду!
Он выходит. Вася и Аня ждут. Какие-то голоса. Вася опускает стекло, смотрит.
— Ничего не понимаю.
— Где он?
— В автобус какой-то запихали. Я чувствую, сейчас и за нами придут.
Он решает не ждать этого, перелезает на переднее сиденье, садится за руль. Заводит машину.
Крик: «Стоять! Куда? Стрелять буду!»
Но не стреляют.
Вася, сжав зубы, гонит быстро, насколько возможно. Резко сворачивает. И еще сворачивает, и еще. Разворачивается, едет в другую сторону. Переулки.
— Вася, мне страшно, — признается Аня.
— Доберемся до дома, а там и в подъезде охрана, и двери у меня в квартире неплохие. Утром разберемся, что к чему.
— Нет, прости. Отвези меня домой.
— Ты с ума сошла? Не видишь, что творится?
— У меня там сын! И я не знаю, что там творится. Сын, понимаешь?
Помолчав, Вася резко поворачивает руль.
Улица перегорожена – обычными гражданскими автомобилями. Вася хочет развернуться, но сзади появляется экскаватор. Поднял ковш, словно замахнулся. Какие-то люди идут к машине. Вася поворачивается к Ане.
— Открой ящичек – вон тот, — он показывает.
Аня открывает крышку подлокотника меж сиденьями, там, в ящичке – пистолет. Она вопросительно смотрит на Васю.
— Не беспокойся, у меня разрешение.
— Лучше не надо, — говорит Аня.
— Что лучше, никто не знает.
Она подает пистолет, Вася наполовину опускает стекло.
— Куда едем? – спрашивают какие-то люди.
— За реку, дача у меня там, — говорит Вася.
— Документы покажем.
— Зачем? И вы кто?
— А вы кто?
— Я живу тут, а еду на дачу.
— Документы покажем.
— Вы мне свои покажите.
— Обойдешься.
— И вы обойдетесь.
— А если нет?
Вася хватает пистолет, направляет его на кого-то и кричит:
— Отошли от машины!
Он сдает назад, рулит одной рукой, продолжая грозить кому-то пистолетом. Резко разворачивается, жмет на газ. С визгом прокручиваются колеса, машина срывается. Проезжает под экскаваторным ковшом, который уже начал снижаться. Ковш с пустым и разочарованным стуком ударяется о землю. Звучит далекий выстрел.
Вася вдруг смеется.
— Ты чего?
— Нервное. Да нет. Ты удивишься, но мне это даже понравилось!
Машина Васи медленно приближается к мосту. Сумерки сгустились, у моста видны машины и люди, но не видно, кто именно.
— Наверно, не вовремя, — говорит Аня. – Но я хочу сказать. Муж все знает. Или догадывается. Неважно. В общем, я возьму Степу, и мы поедем назад.
— Хорошее решение. Но назад не поедем. Дачи у меня там нет, а вот домик двоюродного брата есть. Давно я у него в гостях не был.
Их останавливают. На этот раз люди в форме.
— Проезда нет, — говорит человек, заглядывающий в машину.
— Почему? На сколько?
— Неизвестно.
— Слушайте, я из «ОБРОНа»! – волнуясь, громко говорит Аня. – Я там живу. У меня там сын маленький! Пропустите, пожалуйста!
— Не имеем права. А из «ОБРОНа» тут тоже люди есть. Сейчас.
Удаляющиеся шаги. Вася и Аня ждут.
Наконец в машину заглядывает боец «ОБРОНа».
— Я жена лейтенанта Свешникова, знаете его? – спрашивает Аня.
— Первая рота. А я из третьей. Но знаю, да.
— Неважно, мне надо к нему.
— Он, наверно, где-то здесь. Но не тут. В городе, наверно.
— Тогда к сыну, у меня сын в «ОБРОНе».
— Не советую.
— Почему?
Аня выходит из машины. Смотрит за реку. Там всполохи огней. Выстрелы. И даже взрывы.
— Что там происходит? Мне надо туда, вы слышите? У меня сын там! Вася, поехали! Пусть попробуют остановить!
— Не надо, — говорит солдат. – У нас приказ, если что, стрелять.
— Если что? Если что? Если мать к ребенку едет? Будешь стрелять, да?
Машина отъезжает от этого поста и едет к следующему – уже на самом мосту.
Вася выходит, говорит Ане:
— Я сам с ними поговорю, ты слишком волнуешься.
— Только недолго.
— Как получится.
Томительное ожидание. Аня достает телефон, звонит. Никаких результатов.
Она выходит из машины. Идет к двум бронетранспортерам, перегородившим мост. И тут вдруг – выстрелы, вспышки, крики. Она падает, отползает. Вскакивает, бежит, плохо различая, где что. Кажется, это уже не мост. Вон большая катушка с кабелем, Аня бежит к ней, чтобы укрыться. Рядом траншея, она прыгает в нее. Слушает звуки боя.
Затишье. Она выглядывает. Стало еще темнее.
Вдруг прямо перед нею падает человек. Без оружия. Просто мужчина лет сорока с каким-то флажком в руке, настолько грязным, что не разобрать цвета. У мужчины льется кровь из шеи. Аня в ужасе смотрит на него. Вылезает из траншеи, подползает к нему.
— Слышите меня?
Раненый хрипит. Аня осматривает рану. Отрывает у мужчины рукав рубашки, накладывает жгут.
— Вас в больницу надо! – говорит она. Озирается. Какие-то тени в сумерках.
— Тут раненый! – кричит она. – Его в больницу надо!
Из серой мглы выныривают два человека. Склоняются над лежащим.
Раненый приоткрывает глаза, вглядывается. Чуть приподнимает голову:
— Сергей, ты? Не узнал?
— Как раз узнал, — весело отвечает спрошенный и ударяет мужчину ногой в висок.
— Вы что? – кричит Аня.
— Отойдите, девушка! – весело кричит напарник Сергея, с завистью глядя, как Сергей трудится над лежащим. Ему тоже охота, но он стесняется Ани. – Отойди! – веселость сменяется угрозой, он направляет на Аню автомат. Сергей уже почти закончил, напарнику ничего не досталось, в его глазах видна охота наверстать, отыграться на ком-то другом, Аня все это понимает и отбегает за катушку, падает, ползет.
Прошло сколько-то времени. Аня, озираясь, подходит к бронетранспортерам на мосту. Солдаты исчезли, на их месте разношерстные люди. Неподалеку лежит тело в форме с погонами, Аня старается не смотреть на него. Она говорит:
— Мне туда надо. У меня там ребенок маленький.
— А вы кто?
— Я живу там.
— Где?
— В этом… В поселке.
— В «ОБРОНе», что ли?
Аня слышит недоброжелательство и подозрительность в голосе и называет поселок, что неподалеку от «ОБРОНа»:
— В Казаковке. Врач я там.
— Нельзя, девушка. До утра, сказали, никого не впускать, никого не выпускать.
Аня отходит. Слышит строгий голос:
— Ты ее проверил?
И окрик:
— Минутку!
Аня останавливается.
Обладатель строгого голоса приближается, всматривается.
— Вы вообще-то за наших или как?
— За наших.
— Да? А кто у вас наши, мне интересно?
В строгом голосе появились добродушные, игривые нотки, Ане стало страшно: если человек настроен шутить рядом с трупом, значит, он уже привык к смерти. Смерть его не пугает, а может, даже уже вдохновляет.
Ей вдруг вспомнились слова профессора Гольцмана, который читал им лекции по психиатрии. Высокий, с артистической осанкой, с умными, зеленовато-карими глазами, которыми он смущал студенток, Гольцман ходил перед загипнотизированной аудиторией и вещал:
— Психика человека устроена так, что в нее вмонтирована защита от мыслей о смерти, о своем конце. Человек не верит в смерть даже когда его убивают. То есть верит, но не окончательно, всегда остается какая-то фантастическая надежда: нет, этого не может быть. Из этого феномена, замеченного очень давно, родилась, кстати, во всех религиях вера в загробную жизнь. Если мы не верим в смерть, рассуждали люди, это не случайно. Значит, смерти нет, а есть лишь переход в иное состояние, в иную жизнь. Но это же неверие в смерть делает хомо сапиенсов такими кровожадными, чему подтверждение – вся мировая история. Если бы человек понимал, что такое собственная смерть, небытие, он смог бы представить и чужую смерть, и это было бы так жутко, что все немедленно перестали бы убивать. Это понятно?
И Аня кивала – не понимая.
И сейчас на самом деле не понимает. Ей не до этого. От нее ждут не рассуждений о жизни и смерти, а конкретного ответа на конкретный вопрос. И она его находит:
— Наши – кто за справедливость.
— Да? А у кого справедливость? – тешится строгий человек.
— Мурин, опять забавляешься? – слышится из темноты еще более строгий голос.
— Да чего-то тут девушка вихляет, мне кажется, — оправдывается приставший к Ане человек. – Из Казаковки, говорит. Врач, говорит. А я там у тетки бываю, не видел я ее.
— Видел, не видел! Если врач, пригодится! – говорит более строгий голос. – Иди вон туда, — указывает он Ане на автобус, стоящий в стороне. – Там у нас медпункт будет.
— Хорошо.
Аня идет к автобусу. Возле него никого нет. Она оглядывается. Никто не смотрит. Аня заходит за автобус.
И бежит вниз, под мост. Там стоит, прислушивается, сдерживая дыхание.
А потом идет вдоль реки.
Она оказывается у деревянной пристани, где причалены моторные катера и лодки. Идет по пристани. Вздрагивает от голоса.
— Эй, барышня!
Она оглядывается. На одной из лодок из-под брезента высовывается голова. Седина блеснула в свете луны.
— Что там? – спросил старик, кивая в сторону города.
— Не знаю. Вы меня не отвезете на ту сторону? Я заплачу.
У Ани есть деньги – в сумочке, там, где телефон, ключи и прочее. Хорошо, что не растерялась, не оставила в машине.
— Деньгами не расплатишься, дорогая моя. Деньги у меня самого есть.
— А как?
— Натурой!
Аня приближается к старику. Щетинистое и морщинистое лицо. Лет шестьдесят пять. Зубы плохие. Глаза маленькие. Но не злые. Смотрят с интересом.
— Если вы серьезно, договоримся, — негромко произносит Аня.
Но она неправильно поняла интерес старика. Тот захихикал:
— Ты чего подумала? Натурой – водку имею в виду! Водка есть? Или достать где можешь?
— Нет. И не могу.
— Жаль. Хотел поправиться, мучаюсь с похмелья, а тут вон чего… Высунуться боюсь. Нет, даже за водку не повезу. Шарахнут еще с моста чем-нибудь. Ты лучше тоже спрячься до утра.
— А утром что?
— Что-нибудь да будет.
Это Аню не устраивает. Она идет дальше. Видит деревянную лодку. Она привязана цепью. Цепь довольно толстая. Аня поднимает ее, осматривает. Видит камень, берет его, бьет по цепи. Бесполезно – только ссадила пальцы. Цепь привязана к металлическому шесту с приваренным сбоку кольцом. Аня потрогала шест, вбитый в дно. Немного шатается. И она начала что есть силы раскачивать, расшатывать его. Измучилась, несколько раз садилась и отдыхала. Опять расшатывала. И чуть не упала в воду – шест повалился.
Она прыгнула в лодку, оттолкнулась руками от пристани. Лодка тяжело отчалила, волоча за собой цепь и шест. Аня втащила их в лодку.
Весел не было – да и кто оставит в лодке весла? Но под ногами фанерка. Аня взяла ее, начала грести. Там, дальше, будет поворот, место довольно узкое, они в этих местах как-то плавали на катере Васи. Это было романтично: большой белый катер с каютой, капитан стоял за штурвалом, а они устроились в каюте и любили друг друга.
— Неудобно, он там, прямо рядом, а мы здесь, — смеялась Аня.
— Ему все равно.
— Почему? Привык. Повидал всякое?
— Аня, я не скрывал, что у меня…
— Ну и зря не скрывал.
— Главное – люблю только тебя. Первый раз. Никого так не любил. Спасибо тебе.
— У меня – то же самое.
— Нам повезло.
— Да.
Поворот все ближе. Там красиво, песчаная отмель, луг, за ним лес, там любят отдыхать люди, но добираются нечасто – далеко объезжать.
Бывали они тут и с Толиком, еще до рождения Степы, на первом году Толиной службы, когда им все нравилось – и природа, и воздух, и лес, и река. И люди нравились. Компанейски, не чинясь, жарили шашлыки, полковник Ковалев рассказывал анекдоты, Тима Рыскелов показывал фокусы, Игорек Оскин пугал всех: нырял и исчезал, заплывал вбок за камыши и сидел там, наслаждаясь испуганными криками. Помнится, день был мягко жаркий, не томящий, а разогревающий, когда тепло заползает в тело, в самую душу, становится нежно, ласково, Толику было так же, он лег рядом на песке, лицом вниз, гладил руку Ани.
— Пойдем искупаемся, — сказала Аня.
— Не могу. Я в таком состоянии, что люди увидят и смеяться будут. Думаешь, почему я торпедой вниз лежу?
— Наверно, тебе неудобно? – обеспокоилась Аня. – И ему, — засмеялась она, назвав то, что Толя поименовал торпедой.
— Ничего, я ямку вырыл.
— Не гладь меня тогда. Лежи и приходи в норму.
Прошло и пять минут, и десять, и бог знает сколько еще, а Толик не приходил в норму.
— Говорят, у некоторых так и остается, клинический сухостой называется, — шутливо пугал он себя и Аню. – Операцию придется делать.
— Ты как-нибудь прикройся – и быстро к воде, — посоветовала Аня. – Остудись.
— Лучше уж к лесу. Аж судорогой сводит, — пожаловался Толик.
— К лесу зачем?
— С тобой.
И Ане стало невозможно горячо, захотелось тоже в лес.
— Бежим! – шепнула она.
И они побежали, скрылись. Оказались в густой чаще, упали и набросились друг на друга.
Вернулись искусанные комарами и исстреканные травой, но счастливые.
Аня только сейчас заметила, что плачет.
На повороте течение было быстрее, она яростно гребла. Увидела, что сейчас лодку снесет водой на речную ширь, хотя до берега всего метров двадцать. Гребла изо всех сил. Нет, сносит лодку.
Прыгнула, поплыла.
Мокрая, продрогшая, она быстро шла через лес, вспоминая тропинки, ведущие к военному городку.
И вот показался знакомый забор, Аня пошла вдоль него к КПП, к воротам. Оттуда слышался какой-то шум. Какие-то удары. Аню это насторожило, она выглянула из-за угла.
Перед металлическими воротами рядом с КПП – небольшая толпа. Несколько человек, обхватив бревно, бьют в ворота. Но ворота крепкие, старания бьющих бессмысленны. Слышится крик и гудок автомобиля. Люди бросают бревно, расходятся. Грязный старый джип мчится на ворота. Ударяется. Ворота слегка колыхнулись и устояли.
Тут сверху, из-за забора, что-то полетело. Вверх рванули клубы дымы.
И трассирующая очередь – в небо.
И вопль сверху:
— Расходись, уроды!
Все разбежались кто куда. Но опять подбираются, подходят, подъезжают. Напоминает фильмы про животных – когда напуганные львы или гиены, или иные плотоядные, напуганные чем-то, отбегают, но вскоре опять неуклонно приступают, смыкают кольцо, отчего возникает ощущение, что жертва обречена.
Аня бежит обратно. Она что-то ищет. И находит: дерево, толстые ветви которого нависают над забором.
Аня лезет на дерево. Срывается. Сбрасывает туфли, лезет босиком.
Она на ветке над забором. Он поверху опутан колючей проволокой. Аня лезет по ветке дальше. Свисает на руках. Прыгает. Падает, но тут же вскакивает, бежит в сторону домов.
Сонная тетя Маша очень удивлена, увидев Аню.
— Чего это ты?
— Толя не заходил? Где он?
— А я знаю? Бегали там, — она машет в сторону окна, — кричали чего-то. Стреляли вроде. Учения, что ли, не знаешь?
Аня идет в квартиру, начинает одевать спящего Степу.
— Это еще зачем? – спрашивает тетя Маша. – До утра нельзя подождать?
— Нет. Помогите, тетя Маша.
Аня и тетя Маша выходят из дома. Аня с трудом несет на руках Степу, а тетя Маша – с раскладной коляской. Она устанавливает ее, Аня усаживает Степу, везет домой.
Дома кладет Степу на диван, идет в кухню, включает чайник, пока он закипает, быстро переодевается. Джинсы, кроссовки, футболка, куртка. Все удобное и прочное. Видит кого-то в окно (первый этаж), открывает окно, вглядывается. Это Игорь Оскин идет мимо дома с большим мешком за плечами.
— Игорь! – окликает Аня.
Тот испуганно оборачивается.
— Где все, где кто? – спрашивает Аня.
— В городе. По тревоге всех… А тут только охрана… А эти там… Короче, лучше отсюда куда-нибудь.
— Куда?
— Да в тот же город. У меня мама там живет – со стороны нового моста. К ней поеду. Я человек вольный, у меня на сегодня рабочий день кончился.
— Я с тобой!
— Это еще зачем? Сиди спокойно, никто не тронет.
— Сам говоришь, лучше отсюда уехать.
— Мало, что я говорю. А может, ошибаюсь?
— Жди, я сейчас!
Игорь идет впереди, Аня с коляской за ним. Степа спит, как ни в чем ни бывало, накрытый одеяльцем.
Они оказываются в зарослях за домами, у забора, там небольшая ржавая дверь меньше человеческого роста. Игорь достает ключ и легко проворачивает в замке. Дверь открывается без скрипа и визга.
— КПК! – говорит Игорь. – Контрольно-пропускная калитка! Каждый раз пропуск выписывать замучаешься, а у людей потребности. Тяга к свободе! Я эту дверь лично в полном порядке держу.
За забором, между старыми сараями стоит машина – словно брошенная. Очень уж неказиста на вид. Жигулевская какая-то модель – Аня в них не разбирается. Но вид, как и у калитки, оказывается обманчив: мотор заводится с пол-оборота, Игорь выезжает из укрытия, помогает Ане и Степе сесть, сует в багажник мешок.
Они едут по темной дороге.
— Что здесь было, в городке? – спрашивает Аня.
— Тревога была. Потом какие-то люди набежали. Шумели, стреляли. Потом их отбили, весь «ОБРОН» в город уехал. А они опять явились – и с машинами, и бэтээры там будто бы есть. Реально штурм идет.
— Да, я видела. Без бэтээров, но да.
— Вот. Потом связь отрубило – тотально. А в городе что?
— Непонятно.
— Но кто с кем хотя бы?
— Не знаю я, Игорь!
— А едешь-то к кому? Думаешь, Толика там найти?
Аня не отвечает.
Машина выруливает с полевой дороги на асфальтовую. Это новая трасса, ровная, по ней изредка проезжают машины, все из города, в город ни одной.
Мост. С этой стороны – никого. Там, в конце, на другом берегу, какие-то огоньки. Игорь сбавляет скорость, едет с пешеходной скоростью, вглядывается. На пару секунд включил дальний свет. Разглядел людей в гражданской одежде. Подумав, снимает с себя куртку с погонами, сворачивает, кидает на заднее сиденье. Остается в тельняшке-майке (как у десантников).
Машину останавливают.
— Куда едем?
— Да к мамане едем, — отвечает Игорь с каким-то странным, нарочито корявым выговором, изображая, наверное, простого сельского жителя. — Я это самое… Беспокоюся, как бы чего не того. С женой вот едем. Ребенок, сами видите. Семейно, вроде того.
— Багажник открой.
— Запросто.
Игорь выходит из машины, идет к багажнику, стараясь выглядеть невинным и беззаботным.
— У меня там запаска, железки, смотреть нечего. Мешок, правда, еще на дороге нашел, взял, даже не посмотрел. У нас в хозяйстве все пригодится, сами понимаете. От власти разве чего дождешься?
Мешок вытаскивают, развязывают, вытряхивают. Из него сыплются короткоствольные автоматы, магазины с патронами несколько пистолетов, гранаты.
— Маме подарки? – спрашивают Игоря.
— Нашел, говорю!
В машину заглядывает некто. Смотрит на Аню, на спящего Степу. Видит свернутую куртку – выглядывает краешек погона. Берет ее, разворачивает. Идет к Игорю, расправляя и встряхивая куртку. Сует Игорю под нос погон:
— Тоже маме подарок?
— Мужики, спокойно, щас объясню. Я к вам ехал. Оружие вез. Вам же надо?
Мужики от всей души смеются.
— Нет, чего вы? Я серьезно! Продам по дешевке.
Эти слова вызывают новый приступ смеха.
— Пойдем, клоун! Поторгуемся! – приглашают Игоря.
Берут его под руки, ведут, он что-то говорит, упирается, ему не хочется торговаться. Уводят в темноту.
Аня ждет. Потом перебирается на водительское место, перетаскивает на переднее сиденье Степу, пристегивает его ремнем. Трогается.
Впереди машины и люди. Но дорога не перегорожена. Кто-то выскакивает, машет руками, требуя остановиться. Аня высовывается и истошно кричит:
— Я ребенка в больницу везу! Отойдите! Ребенка в больницу везу! Отойдите!
Женщина на машине с ребенком – это сбивает с толку. Человек отходит, освобождая путь. Аня не глядит по сторонам, кто там и что там, смотрит только на дорогу, жмет на газ.
Она въезжает в город через окраину, где дома похожи на деревенские – с садами и огородами.
Потом район новостроек. Здесь все тихо, будто ничего не происходит. А в центре – видно и слышно – вспышки, звуки выстрелов.
Аня едет, постоянно сворачивая. Едва увидит машины или людей – сразу же в объезд. Поглядывает на Степу. Тот приоткрыл глаза, осмотрелся, сказал:
— Масына.
— Да, Степик, машина. Мы едем. В гости.
— А де папа?
— Папа там. Он… Он там. На работе.
Степа думает о чем-то своем, непонятном. И опять засыпает.
Аня идет со Степой к дому, где живет Вася. Поднимает руку, чтобы нажать на кнопки кодового замка, но видит, что дверь приоткрыта и подоткнута камнем.
В подъезде – застекленная комнатка, в ней обычно сидит консьерж-охранник. Сейчас там пусто. Только поваленный стул.
Дверь в квартиру Васи тоже открыта. Аня, прижимая к себе рукой Степу, медленно входит. В квартире полный разгром.
— Пить хочу, — говорит Степа.
Аня ведет его в кухню, наливает воду из чайника.
— Сок хочу.
— Сока нет, пей.
Аня слышит какие-то звуки. Идет в дальнюю комнату – гардеробную. Там двое мужчин в форме, свалив в сторону стойки с одеждой, чтобы не мешали, возятся с сейфом, встроенным в стену.
— Со стеной вырубать придется, — говорит один. – Взорвать бы чем-нибудь.
— Здравствуйте, — говорит Аня.
Они резко оборачиваются.
— Вы кто тут? Вы чего тут? – растерянно спрашивает тот, кто предлагал взорвать.
— А вы кто?
— Разбираемся тут! – говорит второй. – Вызов был насчет ограбления. Приехали, а тут уже никого. Вы хозяйка, что ли? Все цело?
— Да. Нет. Не знаю. Извините.
Аня быстро идет в кухню, хватает Степу за руку и выводит из квартиры.
Она поднимается этажом выше, звонит. Через некоторое время в дверном глазке появляется свет, потом глазок затемняется, слышится женский голос:
— Кто?
— Вера, это я, Аня!
Дверь открывает женщина лет сорока, с лицом помятым, но не сонным.
— Убраться, что ли, приспичило среди ночи?
— Нет. Я Степу оставлю у вас?
— Нет! – кричит Степа.
— Вот мне еще ответственность за чужого ребенка, — ворчит Вера.
Аня достает из сумочки деньги, сколько взяла рука, сует Вере.
— Пожалуйста!
— Не хочу! Хочу домой! – кричит Степа.
— Я скоро вернусь, — целует его Аня. – Скоро вернусь, ты пока… У вас игрушки есть?
— Паовозики, — уточняет Степа.
— Найдем, — говорит Вера. – Только зря ты куда-то собралась. Я радио слушаю – такое творится!
— А что?
— Пока не поняла.
Аня идет по улице. Здесь нет кордонов, но довольно людно. Вот пробежала, куда-то торопясь, группа людей в военной форме, без знаков различия. Обогнали Аню, свернули. И тут же из того переулка, куда они свернули, — другие люди, тоже в форме, но с погонами. Они пробежали поперек улицы, скрылись. И почти сразу же оттуда, куда они скрылись, выбежали гражданские вооруженные, одни побежали направо, другие налево, но вдруг по чьей-то команде остановились, вернулись друг к другу, побежали туда, откуда выбежали.
Впереди виднеется что-то вроде баррикады. Аня приближается. Тут все заняты делом: одни подтаскивают какие-то обломки для укрепления баррикады, другие заливают в бутылки из канистры какую-то маслянистую жидкость, навинчивают пробки с фитилями, третьи – несколько девушек – расстелили прямо на земле холстину, режут хлеб, делают бутерброды. Наверху человек смотрит куда-то в бинокль, высовываясь из-за поставленного боком круглого столика с мраморной столешницей.
— Чего смотришь, помогай! — говорят Ане девушки.
Она берет хлеб, режет. Заодно ест. Видит, как мужчина говорит по мобильному телефону. Аня достает свой. Смотрит. Похоже, есть связь. Она нажимает на кнопку, но чья-то рука появилась, выхватила телефон, швырнула его об стену. Посыпались осколки.
— Вы что?! – возмущается Аня.
— Нам тут лишние сигналы не нужны. Мобильными не пользуемся.
— Но вон же человек говорит!
— Это рация.
Аня, взяв несколько бутербродов, лезет по обломкам к мужчине с биноклем.
— Спасибо, — говорит он.
— Можно посмотреть?
— Можно. Готовятся, падлы.
— Кто?
Мужчина хмыкает, жует, сильно и быстро работая челюстями. Аня берет бинокль, смотрит.
Впереди площадь. На нее выходят несколько улиц. Та, что напротив, заставлена военной техникой, там солдаты разных родов войск. Ане кажется, что она видит знакомые лица. И действительно, приближенный окулярами, на Аню смотрит капитан Рыскелов и что-то сердито кричит. Не ей: к нему подбежал солдат, Тимур дал ему указания, солдат побежал в сторону.
— Тимур, — шепчет Аня.
— Чего? – спрашивает человек с биноклем.
— Знакомый.
— Где?
— Там.
Аня переводит бинокль вбок. С этой стороны стоят тоже военные люди, но форма у них без погон, странная. И непонятно, против кого они стоят.
Наискосок от них, в улице, спускающейся к площади не под прямым углом, а косо – Аня видит ее вдаль в рассветных сумерках – тоже поставлена баррикада. Частями ее служат автобус и автомобиль представительского класса, который жалко смотрится в своей былой красоте: помят, стекло разбито.
Аня узнает автомобиль Васи. И почти сразу же видит самого Васю. Тот, оборванный и грязный, что-то тяжелое тащит к баррикаде. Еще она успевает увидеть палатку, на которой флажок с красным крестом, возле нее – человек в белом халате.
Аня отдает бинокль.
— Спасибо.
И лезет через баррикаду.
— Эй, ты куда? – слышится голос. – Куда пошла, алло?
Аня идет, прижимаясь к домам, по направлению к косой улице. Пушкина. Она вспомнила ее название. Улица Пушкина. Многие улицы за последние годы переименовали, а Пушкина не тронули. Хотя спорили на его счет. Кто-то нашел у него какие-то строки, показавшиеся оскорбительными в свете сегодняшних пониманий некоторых вопросов и проблем.
Она добирается до этой улицы. Все глухо перегорожено. Она заглядывает под автобус. Лезет под него. И выползает с другой стороны, оказавшись прямо перед Васей, который зачем-то сует длинную железку в канализационный люк.
— Вася, — говорит она.
Вася быстро взглядывает на нее и шепчет:
— Ты меня не знаешь.
— Почему?
— Потом. Не подходи. Так лучше. Уходи вообще, туда, — он машет рукой в сторону поднимающейся улицы.
— Крепче вбивай! – подходя к Васе, командует человек в кожаной куртке с белой надписью в красной рамке: «Night Riders». – А ты откуда? – обращается он к Ане.
— Я врач.
— Это ты молодец, это спасибо, иди туда, — он кивает на палатку и отходит.
На спине у него та же надпись, а под нею сова с распахнутыми крыльями.
— Что происходит, Вася? – спрашивает Аня.
— Полный бардак. Я страшно рад тебя видеть.
— А я…
— Иди, иди, потом!
Аня идет к палатке. Пожилой человек в грязном белом халате перевязывает ногу постанывающего молодого человека.
— Я к вам, — говорит Аня. – Помогать. Только я стоматолог.
— А я уролог, что с того? Оказание первой помощи в институте изучали?
— И общая хирургия была.
— Тем более. Вколи ему обезболивающее. Тромал там есть.
Аня находит в ящике с медикаментами нужную ампулу, шприц.
— Тут еще реланиум есть, вколоть?
— Не помешает. Я бы их всех релашечкой сейчас. Тройной дозой.
Аня, вводя инъекцию, слышит какой-то шум. Закончив, идет к баррикаде, лезет на крышу машины, выглядывает. Вася с тревогой смотрит на нее и отрицательно качает головой: не надо!
На площадь выдвинулась толпа – от той баррикады, где Аня недавно была. Они размахивают флагами. Что за флаги, не разглядеть. Кричат. Что кричат, не расслышать. Кидают камни, бутылки. В ответ тоже что-то летит. Потом разрываются дымовые снаряды. Слышны выстрелы. Толпа отступает. Когда дым рассеивается, никого на площади нет, только лежит, скрючившись и суча ногами, человек, закрывающий руками лицо.
— Наш, — говорит кто-то. — Надо его сюда. Эй, ты, средний класс! Приволоки раненого, видишь, как мучается!
Это было сказано Васе. Он идет к щели между машиной и стеной.
— Я тоже, — говорит Аня.
— Не надо! Он здоровый, справится. А сбежишь, пуля догонит, — предупреждают Васю.
Вася протискивается в щель и, пригнувшись, бежит к раненому.
Сквозь оптический прицел его хорошо видно. Крестик прицела следует за ним. А рядом со снайпером сидит девушка, совсем юная, с тонким носиком и маленьким пухлым, детским ртом. Симпатичная. Она снимает происходящее на камеру.
— Давай, сейчас ракурс хороший, — говорит она.
Выстрел. Бегущий падает.
— Восемь, — говорит стрелявший.
Аня смотрит на то, что видит, и не может поверить, что это произошло. Она лезет через машину, через еще что-то, спрыгивает, бежит к упавшему Васе.
Тимур смотрит на бегущую женщину и кричит куда-то назад:
— Толя, там Аня!
Из-за машины выходит Толя с банкой консервов и ножом, с которого он сейчас ел. Ставит банку на капот, кладет нож.
— Где?
Тимур дает ему бинокль, Толя смотрит и кричит так громко, будто исчезли все остальные звуки в городе и не осталось ничего, кроме его голоса:
— Аня! Стой! Аня!
Аня словно споткнулась, не добежав до Васи. Смотрит вдаль, видит Толика, растерянно улыбается. Потом смотрит на лежащего Васю. И идет к нему.
— Я кому говорю! Дура! – кричит Толя.
Он бросает бинокль и бежит к Ане.
— Назад! – командует Тимур.
Крестик прицела следует за Толей. Камера тоже прилежно следит за ним.
— Круто, — говорит девушка. – Пусть ближе подбежит.
И, когда Толя уже возле Ани, раздается выстрел.
— Девять, — говорит стрелявший.
— А девушка? – спрашивает девушка.
— Я что, зверь, что ли? Женщин и детей не трогаю.
— Дай я. А ты снимай.
Они меняются местами.
Девушка видит в прицеле Аню. Аня сидит возле раненого, положив руку ему на плечо. Справа и слева от нее неподвижно лежит два тела.
— Красивая, — говорит девушка, тщательно целясь в голову.
Алексей Слаповский 